Катерина всплакнула и все же рассказала, что произошло. Едва Николай заснул, Данилка вздумал капризничать – корчил забавные рожицы, ворочался и пищал без повода. Время было как раз такое, в которое они всем семейством всю неделю выходили гулять. Чтобы не потревожить мужа, Катя сама выкатила со двора коляску и отправилась с малышом вдоль деревни. Метрах в ста от дома их, семеня, догнала старушка. Не сразу поняв, что старушка незнакомая, чужая, девушка позволила ей подойти совсем близко. Да и как не позволить? Удирать на виду у всей Вьюшки? Пробормотав что-то приветливое и ласковое, бабулька заглянула в коляску и произнесла, по мнению молодой мамы, страшные слова:
– Ох, батюшки, как расчудесно общаются-то!
– Кто? – не поняла ее Катя.
– Да как же? Неужто не знашь? Когда Первый шаман хотит свою силу передать, он к дитятку во сне приходит, во сне йиму секреты сказыват, умением делится. Вон, поглянь! Вишь, глазоньки закрыты, а шевелятся! Верный признак, что шаман с йим общается!
Как следует напугавшись, Катерина заторопилась – бабка отстала. Покатав младенца до закатной розовости, возвращалась уже молодая мама домой, толкала коляску перед собой по неровному асфальту и вдруг увидала, как поперек дороги выстроились несколько человек во главе с давешней старушкой. По виду – из тех богомольцев, что все лето осаждали Вьюшку, чтобы поклониться дому Крюковых. Пожилые и средних лет, чем-то схожие друг с другом – может, фанатичным блеском в глазах, может, тем, что, глядя на них, казалось, будто явились они из тьмы веков, из сказок про ведьм и леших. Заметив Катю, ткнула старуха в ее сторону пальцем, загомонили, заулыбались остальные, поджидая, когда докатит она до них коляску. И ведь ни обойти, ни объехать! Один путь к дому-то! Впервые молодая Крюкова узнала, что такое паника. Оказывается, когда ты переживаешь, что муж остановился поболтать с прыткими односельчанками, или когда ты видишь, как он целует продавщицу в палисаднике, или когда цыганская колдунья все твои мысли прочитала, или когда схватки начались, а машина не едет, оказывается, все это – еще не паника. Паника – это вот как сейчас, когда ты толкаешь коляску, переступая ватными ногами по нагретому асфальту, и понимаешь, что – все. Сейчас, вероятнее всего, тебя убьют. А может, и не убьют, но сделают еще хуже – оттеснят, отпихнут в сторону, отнимут ребенка, заберут, утащат в дремучий лес, к таким же фанатикам, где положат на одеяльце посреди полянки, будут кланяться и ждать, когда же неведомый Первый шаман передаст младенцу свои знания-умения.
Как назло, не сидели возле соседних домов местные долгожители, не возвращались с жатвы колхозники, не инспектировал территорию участковый Гаврилов – пусто было на улице, только поджидала впереди дюжина пугающих незнакомцев. Будь Катя в Светлом Клине – она бы не растерялась, сообразила, что ей делать: к любому дому подбеги, на любое крыльцо поднимись, заголоси – и выбросится народ из домов на улицу, и защитит, и поможет, и прогонит чужаков. Но тут, во Вьюшке, прожив полгода и даже уже родив ребенка, по-прежнему чувствовала себя Катя посторонней и бесправной. Кричать? Звать на помощь? Да что про нее люди-то подумают? Что жена бригадира совсем рехнулась? Тени собственной боится, на пожилых людей напраслину возводит?
Повинуясь какому-то внезапному наитию, подхватила Катя Данилку на руки и стремглав кинулась в боковую улочку-отросток. Построенные в этом году дома были пока не заселены, но спускалась улочка в нужном Кате направлении – к реке, к мосту, к цыганскому табору. Ведь не зря же говорила Лиля, что придет к ней Катерина еще раз, когда другого пути не останется!
Посидев в шатре минут десять, Катерина отдышалась, пришла в себя. Лиля поглядывала искоса, размышляла о чем-то, хмыкала, словно решала задачку, а ответ никак не сходился. Снова Катя, будто опомнившись, никак не могла взять в толк, почему вдруг ее потянуло в табор, как она оказалась в шатре у колдуньи, и снова боялась, сидела ни жива ни мертва. А потом Лиля ее успокоила – дескать, и муж уже проснулся, и отец на подъезде, да и гости незваные из Вьюшки убрались восвояси. Вот, собственно, и вся история.
– Гаврилов, – выслушав дочь, негромко окликнул Денисов местного участкового, – ты почто же допускаешь, чтобы всякие посторонние по селу разгуливали и жителей запугивали?
Зря, наверное, сказал. Во-первых, это были такие посторонние, которых обычному милиционеру и не выдворить. Во-вторых, Гаврилов обиделся.
– Ты, Федор Кузьмич, имей в голове тот факт, что я тут один на две деревни! – поджав губы, ответил он. – Если эта ситуация длится, как утверждает Екатерина Федоровна, несколько месяцев, то какого черта на моем столе до сей поры нет письменного заявления?! Мне о посторонних никаких сигналов не поступало! Люди приезжают в гости, по делам или, может, проездом тут бывают – что же мне, всех их задерживать?! Ты приди ко мне, просигнализируй, туды-сюды, поставь в известность – а я уж начну разбираться, кто кого запугивает и на каком основании…
Так, окутанные облаком возмущения, исторгаемым Гавриловым, добрались до дома. Толпа, издалека заметив возвращающихся, рассосалась в досаде на то, что все закончилось благополучно и, значит, нечего будет обсуждать всю следующую неделю, кроме результатов соцсоревнования комбайнеров и трактористов. Виднелась обочь дороги коляска, ее караулил странный типчик в очках и с взлохмаченными соломенными волосами, неподалеку стояла серая «Волга».
– Мать твою!!! – позабыв о том, что держит на руках младенца, завопил Николай. – Еще один! Да когда ж вы все сдохнете-то, когда ж в покое-то мою семью оставите?!
* * *
Ночью, часа, наверное, в два, полоснули по потолку лучи фар подъезжающего к дому грузовика, хлопнули дверцы, резко скрипнула калитка. Федор Кузьмич прытко поднялся с постели, сделал два шага к двери, навстречу грохочущим по сеням шагам, нажал на кнопку выключателя. Рывком распахнулась дверь. На пороге стояла страшная Катерина – безумный невидящий взгляд, черные, будто сажей намазанные пятна вокруг глаз, разметавшиеся нечесаные волосы, мужская куртка, накинутая поверх ночной рубашки, резиновые сапоги на голых ногах.
– Папа, Коля ушел! – шепнула она и схватилась за дверной косяк, чтобы не рухнуть. – Сбежал вместе с Данилкой. Вещи собрал, пока я спала… Его же кормить скоро, он плакать будет!.. Папа, он Данилкин чепчик забыл! Чепчик, папа!
До Старотимошкино Ванька от Кривой сосны добрался на рейсовом автобусе за полтора часа. Кривая сосна – это не населенный пункт и даже не официальное название остановки. Собственно, и остановку-то водителю здесь делать не полагалось. Но как-то уж так повелось – притормаживал автобус всякий раз, проезжая мимо приметного местечка с действительно на редкость кривым деревом, и практически не случалось такого, что никому не нужно было тут сойти или, наоборот, забраться в дребезжащий и помирающий от натуги на подъемах транспорт. Вокруг – самая что ни на есть тайга. За грибами сюда ехали, за ягодой, туристы временами шастали, охотники, рыбаки. Чем вдоль всей трассы собирать усталых, но довольных людей, уж лучше в одном месте всех высадить, а потом отсюда же и забрать. Вообще-то стройотрядовцам здорово повезло, что эта Кривая сосна поблизости от лагеря оказалась, всегда можно в райцентр скататься: в кино, в магазин за чем-нибудь вкусненьким или на почту – позвонить родным, отправить письма, купить свежих газет. Или в противоположную сторону – километрах в тридцати и пятидесяти соответственно находилось две деревеньки, Тимошкино и Старотимошкино. Обе деревеньки были маленькими, неприветливыми к чужакам, и днем там делать особо было нечего, но в обеих имелись клубы, а где клубы – там девчата, а где девчата – там и танцы. Правда, и пацаны имелись – угрюмые и ревнивые, но численность стройотрядовцев пока не позволяла местным принять какие-то решительные меры в отношении городских. Да и не баламутили студенты особо, чтобы их за это наказывать.