Перед закрытием появился Ру. Переступил порог шоколадной опасливо и робко. После пожара я впервые увидела его вблизи и была потрясена произошедшими в нём переменами. Он похудел, волосы прилизаны назад, лицо угрюмое и невыразительное. Одна ладонь обмотана грязным бинтом. Кожа на одной стороне лица шелушится, как после солнечного ожога.
При виде Жозефины Ру пришёл в замешательство.
— Извините. Я думал, здесь Вианн… — Он резко развернулся, собираясь уйти.
— Подождите, прошу вас. Она на кухне. — Начав работать в шоколадной, Жозефина заметно раскрепостилась, но сейчас слова ей дались с трудом, — возможно, её напугал вид Ру.
Тот топтался на месте.
— Вы ведь из кафе, — наконец произнёс он. — Вы…
— Жозефина Бонне, — перебила она его. — Я теперь живу здесь.
— О.
Я как раз входила в зал и заметила, что его светлые глаза смотрят на неё испытующе. Однако он воздержался от дальнейших расспросов, и Жозефина поспешила удалиться в кухню.
— Очень рада, что ты пришёл, Ру, — прямо сказала я ему. — У меня к тебе просьба.
— О?
Один звук в его устах может быть очень содержательным. Этот выражал вежливое недоумение и подозрительность. Ру напоминал ощетинившуюся кошку, готовую выпустить когти.
— Мне необходимо кое-что сделать в доме, и я подумала, может, ты согласишься… — Я подыскиваю нужные слова, потому что он, я знаю, с ходу отвергнет моё предложение, если сочтёт, что оно сделано из милости.
— К нашей общей приятельнице Арманде, насколько я понимаю, это не имеет отношения, верно? — В его беспечном тоне сквозит суровость. Он повернулся туда, где сидели Арманда и её собеседники, и язвительно крикнул ей: — Что, опять занимаемся тайной благотворительностью? — Потом вновь обратил ко мне своё каменное лицо. — Я пришёл сюда не работу клянчить. Просто хотел спросить, может, ты видела кого у моего судна в ту ночь.
Я покачала головой:
— Мне очень жаль, Ру, но я никого не заметила.
— Что ж, ладно. — Он сделал шаг в сторону двери. — Спасибо.
— Подожди… — окликнула я его. — Выпей хотя бы чего-нибудь.
— В другой раз, — отрывисто, почти грубо отказался он. Я чувствовала, что ему хочется хоть на ком-то сорвать свою злость.
— Мы по-прежнему твои друзья, — сказала я, когда он уже был у выхода. — И Арманда, и Люк, и я. Не брыкайся. Мы ведь хотим тебе помочь.
Ру резко развернулся — лицо мрачное, на месте глаз серповидные щёлки.
— Усвойте раз и навсегда, вы все. — Его тихий голос полон ненависти, акцент настолько сильный, что слова едва можно разобрать. — Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Мне вообще не следовало с вами связываться. А задержался я здесь только потому, что хотел выяснить, кто поджёг моё судно.
Он распахнул дверь и по-медвежьи вывалился на улицу под сердитый перезвон бубенчиков.
Мы все переглянулись.
— Рыжие, они и есть рыжие, — с чувством произнесла Арманда. — Упрямые, как ослы.
Жозефина стояла в оцепенении.
— Какой ужасный человек, — наконец промолвила она. — Будто это ты подожгла его судно. Какое он имеет право так разговаривать с тобой?
Я пожала плечами.
— Его мучат беспомощность и гнев, и он не знает, кого винить, — мягко объяснила я ей. — Вполне естественная реакция. К тому же он думает, что мы предлагаем ему помощь из жалости.
— Просто я ненавижу сцены, — сказала Жозефина, и я поняла, что она думает о муже. — Слава богу, что он ушёл. Полагаешь, он теперь покинет Ланскне?
— Вряд ли, — ответила я, качая головой. — Да и куда ему ехать-то?
13 марта. Четверг
Вчера после обеда я ходила в Марод, чтобы поговорить с Ру, но с тем же успехом, что и в прошлый раз. Заброшенный дом, в котором он ночевал, был заперт изнутри, ставни закрыты. Я сразу представила, как он сидит в темноте наедине со своим гневом, словно загнанный зверь. Я окликнула его. Он наверняка меня услышал, но не отозвался. Я хотела оставить ему записку на двери, но передумала. Захочет, сам придёт. Анук отправилась со мной, прихватив бумажный кораблик, который я сложила для неё из журнальной обложки. Пока я стояла у дома Ру, она пускала в реке кораблик, длинным гибким прутом придерживая его вблизи берега. Не дождавшись ответа от Ру, я вернулась в «Небесный миндаль», где Жозефина уже начала готовить шоколадную массу на следующую неделю, а дочь оставила на берегу.
— Остерегайся крокодилов, — серьёзно сказала я ей.
Анук глянула на меня из-под жёлтого берета, сверкнула улыбкой и, держа в одной руке прут, в другой — свою дудку, принялась выдувать громкие немелодичные звуки, перескакивая с ноги на ногу в нарастающем возбуждении.
— Крокодилы! На нас напали крокодилы! — кричала она. — Орудия к бою!
— Осторожно, не свались в воду, — предупредила я её.
Анук послала мне щедрый воздушный поцелуй и вернулась к своему занятию. Когда я посмотрела на неё с вершины холма, она уже закидывала крокодилов комками грязи. До меня донеслось отдалённое гудение её трубы — паа-па-раа! — перемежаемое воплями — прашш! прум! Бой продолжался.
Меня захлестнула волна нежности — удивительное ощущение, до сих пор не перестающее удивлять меня. Если сильно прищуриться на солнце, посылающем мне в глаза низкие косые лучи, то и впрямь можно увидеть орудийные вспышки и крокодилов — длинные коричневые тени, выпрыгивающие из воды. Анук носится между домами, сверкая красной курткой и жёлтым беретом, и в отблесках её яркой одежды я действительно различаю едва заметные очертания атакующих её зверей. Внезапно она останавливается, поворачивается, машет мне и с пронзительным криком: «Я люблю тебя!» вновь принимается за своё серьёзное занятие.
После обеда мы прекратили обслуживание, и всю вторую половину дня вдвоём с Жозефиной трудились не покладая рук, чтобы наделать порцию пралине и трюфелей, которой хватило бы для продажи до конца недели. Я уже начала готовить пасхальные сладости, а Жозефина научилась искусно украшать фигурки зверей и упаковывать их в коробочки, перевязанные разноцветными лентами. Запасы готовой продукции мы сносим в подвал — идеальное место для хранения шоколада. Там темно, сухо и холодно, но не так, как в холодильнике, где шоколад обычно покрывается белым налётом. В подвале хватает места и для сладостей, которыми мы торгуем, и для продуктов домашнего пользования. Под ногами старые плиты, прохладные и гладкие, отшлифованные временем до дубового оттенка. На потолке — одна-единственная лампочка. В нижней части подвальной двери, вытесанной из необработанной сосновой древесины, вырезано отверстие для некогда жившей здесь кошки. Даже Анук нравится этот подвал, где воздух пропитан вековым запахом камня и вина. Пол и белёные стены она разукрасила цветными мелками — нарисовала животных, замки, птиц и звёзды.