— Последнее время ничего не могу с ним поделать, pere, — пожаловалась она. — То не ребёнок, а золото, такая умница, такой послушный, а то вдруг… — Она жеманно всплеснула руками и прижала к груди свои ухоженные пальчики. — Я только поинтересовалась — в самой тактичной форме, — почему же он не сказал мне, что навещает бабушку… — Она вздохнула. — Как будто я стала бы возражать. Глупый мальчик. Разумеется, я не возражаю, сказала я ему. Это замечательно, что ты так хорошо ладишь с ней… в конце концов, ты её единственный наследник… А он вдруг как взбесился, заорал на меня, стал кричать, что ему плевать на деньги, что он специально ничего не говорил, так как знал, что я всё испорчу, что я назойливая биб-лиолюбка — её слова, pere, голову даю на отсечение…
Тыльной стороной ладони она отёрла глаза, но так, чтобы не испортить свой безупречный макияж.
— Чем я провинилась, pere! — сетовала она. — Я всё делаю для этого ребёнка, ни в чём ему не отказываю. А он отвернулся от меня, швыряет мне в лицо оскорбления… ради этой женщины… — В её глазах стоят слёзы, но тон жёсткий. — Это так больно, больнее, чем укус змеи, — стонет она. — Вы не представляете, pere, каково это матери.
— О, вы не единственная, кто пострадал от благожелательного вмешательства мадам Роше, — сказал я. — Посмотрите, сколько перемен она внесла в жизнь города. И всего за несколько недель.
— Благожелательного вмешательства! — фыркнула Каролина, шмыгнув носом. — Вы слишком добры, pere. Это порочная, коварная женщина. Она едва не погубила мою мать, настроила её против меня…
Я кивком подбодрил её.
— Не говоря уже о том, что она сотворила с браком Муската, — продолжала Каролина. — Меня поражает ваше терпение, pere. Я просто в недоумении. — Её глаза злобно блестят. — Не понимаю, почему вы не используете своё влияние, pere.
Я пожал плечами:
— Да ведь я обычный сельский священник. У меня нет большой власти. Я могу осудить, но…
— Вы способны сделать гораздо больше, чем просто осудить! — сердито воскликнула Каролина. — Зря мы не прислушались к вам, pere. Зря стали терпеть её здесь.
— Задним числом легко судить, — сказал я, пожимая плечами. — Помнится, даже вы захаживали к ней магазин.
Она покраснела.
— Теперь мы могли бы вам помочь. Поль Мускат, Жорж, Арнольды, Дру, Прюдомы… Мы будем действовать сообща. Очерним её. Обратим народ против неё. Ещё не поздно.
— А повод? Эта женщина законов не нарушает. Всё, что вы ни скажете, назовут злобной сплетней, и вы останетесь при своих интересах.
Каролина сморщила губы в улыбке.
— Мы могли бы провалить её драгоценный праздник. Даже не сомневайтесь, — заявила она.
— Вот как?
— Конечно. — Возбуждение обезобразило её черты. — У Жоржа широкий круг общения. И человек он состоятельный. Мускат тоже пользуется влиянием. К нему многие заходят, а он умеет агитировать. Городской совет…
Ещё как умеет. Я помню его отца, помню то лето, когда к нам приплыли речные цыгане.
— Если её праздник провалится, — а я слышала, она уже немало потратила на его подготовку, — тогда, не исключено, что ей придётся…
— Не исключено, — вкрадчиво ответствую я. — Разумеется, сам я в вашей кампании не участвую. С моей стороны это было бы… актом немилосердия.
По её лицу я вижу, что она поняла намёк.
— Конечно, mon pere. — Её голос полнится нетерпением и злорадством. Презренная женщина. Пыхтит и виляет хвостом, как разгорячённая сучка. Однако такие вот ничтожества и есть наши орудия, pere. Кому, как не тебе, это знать?
21 марта. Пятница
Ремонт на чердаке почти завершён. Штукатурка местами ещё не высохла, но новое окно, круглое, в медном обрамлении, как иллюминатор корабля, готово. Завтра Ру настелит пол, и, когда половицы будут отциклёваны и покрыты лаком, мы перенесём кровать Анук в её новую комнату. Двери нет. Входом служит люк с опускной лестницей из десяти ступеней. Анук уже горит нетерпением. Почти постоянно торчит в проёме чердака, надзирая за работой Ру и давая ему «ценные» указания. Остальное время проводит со мной на кухне, наблюдает за приготовлениями к Пасхе. Часто с ней Жанно. Они сидят рядышком у кухонной двери и тараторят сразу в два голоса. Мне приходится подкупом выпроваживать их на улицу. После болезни Арманды к Ру вернулось прежнее расположение духа. Он насвистывает, накладывая последние мазки краски на чердачные стены. Ремонт он сделал отлично, хоть и не своими инструментами, об утрате которых он очень сожалеет. Те, которыми он работает сейчас, позаимствованы с лесопилки Клэрмона. По утверждению Ру, эти инструменты не совсем удобные, и он намерен при первой же возможности приобрести свои собственные.
— В Ажене есть место, где торгуют старыми речными судами, — сказал он мне сегодня, подкрепляясь чашкой шоколада с эклерами. — Хочу купить старый корпус и отремонтировать его за зиму. Сделаю из него красивый и удобный плавучий дом.
— И сколько денег на это нужно?
Он пожал плечами:
— Наверно, тысяч пять франков, может, четыре. Посмотрим.
— Арманда с удовольствием одолжила бы тебе.
— Я не возьму. — В этом вопросе он непреклонен. — Она и так мне помогла достаточно. — Указательным пальцем он обвёл ободок чашки. — К тому же Нарсисс предложил мне работу. Сначала в его питомнике, потом на винограднике, когда придёт пора сбора урожая, а там дальше картошка, бобы, огурцы, баклажаны… В общем, до ноября без дела сидеть не буду.
— Замечательно. — Его энтузиазм неожиданно вызвал во мне прилив тёплой радости. Мне было приятно, что к нему вернулось хорошее настроение. Он и выглядел теперь лучше. Стал более уравновешен, избавился от своего ужасного затравленного выражения, отчего прежде его лицо напоминало заколоченное наглухо окно дома, населённого призраками. Последние несколько дней он ночевал у Арманды по её просьбе.
— На тот случай, если меня опять прихватит, — серьёзно сказала она, заговорщицки подмигнув мне за его спиной. Может, с её стороны это была и уловка, но я очень обрадовалась тому, что Ру согласился присматривать за ней по ночам.
В отличие от Каро Клэрмон. В среду утром она явилась в «Небесный миндаль» вместе с Жолин Дру — якобы для того, чтобы поговорить об Анук. Ру сидел за прилавком, потягивая кофейный шоколад. Жозефина, всё ещё побаивавшаяся его, упаковывала на кухне конфеты. Анук завтракала. Перед ней на прилавке жёлтая чашка с какао и половинка круассана. Женщины одарили Анук сахарными улыбками и брезгливо покосились на Ру. Тот отвечал им дерзким взглядом.
— Надеюсь, я не помешала? — с вышколенной учтивостью в голосе обратилась ко мне Жолин, однако за её приветливостью и обаянием не было ничего, кроме равнодушия.