Шоферюга, открывший мне глаза на мир, откинулся в своем анатомическом кресле (не замеченном мною ранее) и со вкусом потянулся, широко зевая. Притомился, значит, родимый.
Игорь Игоревич разговаривал через открытую дверь с привратником.
Я прислушался, прислушался… ПРИСЛУШАЛСЯ – и ни черта не понял. Ничегошеньки!
Заспанные было сомнения вновь полезли наружу: язык был незнакомым. Ладно бы просто иностранным, я в общем-то даже и ждал, скажем, французского, хоть и не так рано; нет же – совершенно нездешним! Предложения были совсем короткими – одно-два слова, не более, а затем – долгая-долгая пауза; но не это главное, – само построение слов лишало меня малейшего шанса вспомнить что-либо подобное. Начиналось все с певучего гласного звука, тянущегося куда-то в поднебесную высь, и вдруг резко обрывалось дробью рассыпанных по металлу хрустальных шариков, шаров и шарищ. Шары скакали так долго, что не у всякого оперного Паваротти хватило бы на это дыхания. А тут – на тебе: обычные мужички с улицы, разве что широкогрудые.
Привратник, впрочем, был очень хорош – особенной, киношно-спецназовской статью: мышцы так и перли наружу, грозя разорвать облегающее трико того же цвета, что и ворота, а на роже, и без того бандитской, красовался глубокий и страшноватый шрам, стягивающий левый глаз едва не до подбородка. Что там у него было на ногах, я не видел, а вот на бритой башке лихо сидел со вкусом и знанием заломленный берет ярко-малинового цвета без каких-либо знаков различия.
Тут мочевой пузырь меня доконал, и я бросился наружу, оставив прочее на потом.
Боковая дверь, через которую я влезал, оказалась запертой (и когда только успели, на ходу, что ли?), ручки изнутри не было, и я бросился к задней. Благословляя внутренние запоры, которые всегда готовы выпустить человека в пику наружным, я вывалился на дорогу и метнулся к колесу – всякий знает, что в дороге по-другому нельзя – удачи не будет. Отведенное в подобной ситуации законами Мерфи Podlosty время повозился с молнией и прочими заслонами, одолел наконец… и чуть было не забыл, зачем я, собственно, тут пристроился.
Закинутому в предвкушении блаженства к зениту взгляду открылась последняя деталь, завершающая картину, начатую чудовищными воротами с их стражем и его непонятным языком: через весь обозримый небосвод сверкающей серебром дорогой струилось нечто. Моих зачаточных познаний в астрономии хватило только на то, чтобы сопоставить грандиозную серебряно-туманную полосу с кольцами Сатурна…
Удовлетворившись этим объяснением, мозг позволил наконец измученному сфинктеру расслабиться…
Мы закрыли глаза
И далекий придумали остров.
Мы придумали ветер и себе имена.
Эдмунд Шклярский
Я неторопливо застегивал штаны и, глубоко дыша для одоления волнения, таращился на разрезающие небо кольца. Кольца были красивы… Мало того: они были прекрасны! Случись сюда угодить земному поэту из когорты романтиков, еще неизвестно, загоревал бы он об утраченной Луне или нет.
В чувство меня привело увесистое похлопывание по плечу. Я моргнул и опустил глаза. Рядом возвышался гипертрофированный Рэмбо и дружелюбно улыбался.
– Что, боец, нравятся наши декорации? – пробасил он. – Уверен, они много лучше тех, что приготовили тебе в родных краях обиженные земляки.
Возразить было нечего. Я натянуто улыбнулся и выдавил:
– Поживем – увидим.
Мне, несмотря на красоту и великолепие небес, было плохо. Тоскливо мне было. Я ждал совершенно иного и не был готов к такому повороту событий. Впору было трезво подумать о собственном психическом здоровье и месте, где я оказался. Место вполне могло быть банальной дуркой.
Первым делом я решил получше изучить санитара.
Не могу сказать, что увиденное меня сильно обрадовало или хотя бы успокоило: могучий торс титанического атлета опирался на две металлические стойки, заменяющие ему – от середины бедра и ниже – ноги. Он даже не пытался их скрывать – вороненый костяк был прикрыт облегающими шортами лишь в месте крепления к живой плоти. На поясе полутерминатора висело нечто, отдаленно напоминающее переносную рацию, весьма компактную, впрочем; а на левом предплечье, с внутренней стороны, непонятным образом закрепленный, притаился внушительного вида пистолет.
Устройство оружия было мне незнакомо, но в том, что это именно оружие, сомневаться не приходилось – иной разум пришел к идентичным земной конструкторской мысли выводам в отношении формы и дизайна средств уничтожения. Решающую роль в этом играла скорее всего телесная оболочка иносапиенсов, неотличимая от земной.
Хр-р! – захрипел я, прерывисто вздохнул, покачнулся и закатил глаза. На сей раз не для того, чтобы любоваться звездным небом, а чтобы симулировать сильнейший эпилептический припадок – авось сжалятся пришельцы над неполноценным рекрутом, да и отправят от греха домой. Аскер вдруг показался мне на фоне громил с железными ногами милым и приятным толстячком, пусть несколько раздражительным, но своим же. Зачем только я с ним поссорился?
Чело привратника омрачилось. Видимо, сострадание было не чуждо этому представителю милитаристских кругов чужого мира, и внутренние неполадки в организме диковатого рекрута больно поранили его нежную душу. Так рачительный хозяин ночей не спит над прихворнувшим поросеночком, растимым, сами понимаете, для чего. Он катнул горсть хрустальных шаров в направлении кабины, и из нее поспешно вывалился Игорь Игоревич – с блестящим инструментом, похожим на противоестественный гибрид ветеринарного шприца и ручной дрели, наперевес.
Я понял, что перестарался с лицедейством, но было уже слишком поздно. Он без всяких там экивоков засадил мне в руку жгучую, словно концентрированная кислота, инъекцию какой-то гадости чертовски немалого объема – прямо сквозь рукава косухи и свитера под нею.
Подложив мне под голову подушку от автомобильного сиденья, пришельцы оставили меня в покое. Не боялись, видать, что я захлебнусь слюной или прикушу язык. А может, только того и ждали? Дела… Я тихонечко лежал и напряженно прислушивался к себе, – скоро ли наступит трупное окоченение?
Окоченение медлило с приходом, и я успокоился. Поразительно быстро успокоился, замечу, и уже через минуту сильно удивлялся своей недавней выходке. А чего ты вообще-то ждал?… – спросил я себя. – Африканской саванны и охоты на львов? Никто тебе не обещал, что ты попадешь прямиком на сафари. Ах тебе обещали иностранный легион вдали от родины? Ну так получи инопланетный. Куда уж дальше! Возможно ли сие? Вполне. И то сказать, отчего бы некой внеземной расе не иметь своего иностранного легиона? Чтобы, предположим, не марать отмытые веками гуманизма руки в схватках за вселенское господство, а только пожинать плоды, взращенные и собранные более отсталыми и кровожадными племенами. Склонными вдобавок к насилию – за обильное (а может, и не очень – в категориях развитой расы) вознаграждение? Примеров – не перечислить. Что говорить о супердержавах, стравливающих во исполнение своих великих планов импульсивных и легко возбудимых дикарей, если даже в быту можно найти множество образчиков подобной хитрости. Забойщики скота, собачатники с СЭС, представители силовых ведомств, наконец… Кто-то всегда должен мараться, чтоб брезгливые оставались чисты. Вспомни, с каким ужасом смотрели на тебя некоторые знакомые, узнав, что ты без малейшего трепета способен прирезать маленького теленочка или утопить новорожденных щеночков – никчемный помет дворовой сучки. Сами при том, однако, с удовольствием кушали вкусную деревенскую колбасу, привезенную тобою из дому, и уж точно не были готовы положить жизнь на алтарь служения бездомным животным. Можно даже представить себя мудрым философом и сформулировать новый общественный закон. Скажем: Чем выше уровень развития цивилизации, тем больше она нуждается в наемниках для отправления низкогуманных, но необходимых в рамках физиологического выживания социума потребностей. Вовсе, по-моему, неплохо.