А потом…

А потом…

А кто знает, что может потом случиться?"

XXIV

Пробыв неделю техником, Эйден понял, что долго он так не выдержит, особенно тут, на Железной Твердыне. Его оставили в Мухобойке. Именно здесь он взлелеял свой «безупречный» план, который должен был принести ему офицерское звание. Именно отсюда он отправился на Аттестацию. А теперь все здесь напоминало ему об этом. Особенно мучительно было видеть новых кадетов, которые прибыли сюда перед Аттестацией, полные радужных надежд.

Несколько раз Эйден случайно сталкивался с Сокольничим Джоанной, и каждый раз та смотрела будто сквозь него.

Все правильно. Эйден теперь для нее пустое место. Именно это, а не тяжелая работа и не сознание того, что теперь он отныне и навеки техник, отравляло Эйдену жизнь. Нельзя жить, когда тебе постоянно напоминают о твоем позоре. Но что он мог сделать, чтобы избежать этих напоминаний?

Эйден теперь был помощником Кочевника, техпомом. Кочевник с первого же дня понял его проблему.

— Паши, — посоветовал он ему. — Вкалывай. Пахота — это самое лучшее лекарство. Когда пашешь, некогда страдать.

— С чего ты решил, что я страдаю. Кочевник?

— Ну нет так нет. А то давай, сползай к коновалам. Те рады будут до усрачки. Ути-ути, скажут, кто к вам приперся? Ща мы ему любовь по-клановски покажем. А ну, сымай портки, где тут у тебя путь Клана.

— Почему ты не можешь говорить нормальным языком. Кочевник? Слушать противно.

— А ты привыкай. Мы ведь по стандартам твоих бывших дружков кто? Быдло. Речь наша загрязнена, мы даже ругаемся иначе — по-старинному. Чем ниже каста, тем более загрязнена речь. Мы плюем на все ваши табу. Нам они смешны. Но мы, техники, это еще что. Вот вольнорожденные — те да! Они из этого целый ритуал сделали. Так что учись, дружище Эйден, мотай на ус, что тебе дядюшка Кочевник говорит. Ты теперь техник, дружище Эйден.

— Не называй меня больше «дружище». Я буду работать с тобой, но…

— С нами, дружище, с нами. Не со мной, а с нами. А как прикажешь тебя величать? «Дружище» — это обращение. Это твое звание. Вроде кадета, или Сокольничего, или командира. И тебе придется к нему привыкать.

— Никогда.

— Техникам раздражаться не пристало, дружище Эйден.

Теперь, когда они были на равных. Кочевник вдруг стал куда более словоохотливым, чем раньше. Сейчас, когда между ним и Эйденом больше не было социального барьера. Кочевник изо всех сил стремился уменьшить психологическую дистанцию. В общении он оказался очень легким и незлобивым человеком" Он делал все от него: зависящее, чтобы облегчить Эйдену вхождение в новую касту. В свою очередь Эйден, понимая, что происходит, изо всех сил старался помочь Кочевнику. Этот техник и раньше был ему симпатичен. Между ними устанавливалось нечто, напоминающее сиб-связь по степени близости и откровенности. Порой Эйдену даже начинало казаться, что со временем он сумеет, пожалуй, найти свое место среди техников.

Но последовать совету Кочевника и забыться в работе Эйден не мог. Работа не помогала. Скорее еще более усиливала в нем чувство протеста. Хотя бы потому, что в основном работа была неинтересной. С поля боя возвращался поврежденный боевой робот. Машину нужно было осмотреть, проверить работу всех систем, особенно ходовой части. Потом заменить поврежденные участки брони и заново отрегулировать системы наведения бортового оружия. Потом робот уходил, а на его место вставал новый. И все повторялось сначала. Тупость и однообразие. Эйдену было скучно. Он не понимал, что в этом находит Кочевник.

С первого же дня работы в роли техпома Эйден понял, что нужно каким-то образом перестроить свои мозги, чтобы получать хотя бы минимальное удовлетворение от рутинной работы. Кочевнику это удавалось, а тупым назвать его было никак нельзя. Он, казалось, жил своей работой, получая глубочайшее удовлетворение, когда какой-нибудь поврежденной детали удавалось найти новое применение.

Однажды Кочевник выяснил, что лазер, установленный на «торсе» робота, не работает лишь потому, что его зажало листом брони, сместившимся в результате попадания снаряда в соседний лист. Снимая лист и заменяя его другим. Кочевник вдруг запел. Ранее Эйдену приходилось слышать лишь монотонные песнопения во время различных воинских ритуалов. Песня же, которую пел Кочевник, была совершенно иной. Эйдена поразила ее жизнерадостность и мелодичность. Хотя некоторые слова были незнакомы.

— Это фермерское наречие, — пояснил Кочевник, когда Эйден спросил, что это за песня. — Ее сочинили фермеры. У каждой касты свои песни и своя музыка. Хуже всего с музыкой у воинов. Убей не пойму, что кадеты находят в этих своих унылых завываниях? Ревут, как быки во время случки. Наверное, потому, что вместо мозгов у них устав.

— Ты… ты находишь ИХ ритуалы дурацкими? Кочевник оглянулся по сторонам, а потом наклонился к Эйдену и проговорил, понизив голос:

— ЭТОГО я не говорил. Я сказал только, что их песням не хватает живости. А чем. ниже и чем свободнее каста, тем живее и мелодичнее ее музыка.

— Свободнее? Что ты хочешь сказать? Ты вон работаешь целый день, тобой все могут командовать. У тебя почти нет прав, одни обязанности. А еще ты должен следовать обычаям своей касты. И после этого ты говоришь мне о свободе?

— Зато нам не надо по команде запрыгивать в этих железных болванов и рисковать жизнью.

— Но ведь это почет, слава, геро…

— Именно это и твердил бык, снося ограду.

— Я не всегда понимаю твой жаргон. Но должен заметить" что от твоих речей меня порой с души воротит.

— Не туда смотришь, дружище Эйден. Башка у тебя крепкая, а вот просвещенности не хватает. Жаргон — это всего лишь слова. Ты тоже этим грешишь. «Слава», «почет», «героизм» — для меня такой же жаргон. Слова. Всего лишь слова.

— Я бы назвал твои речи предательскими.

— На мостике, может, так оно и было бы. На то он и мостик. А тут просто один техник другому: чик-чирик. Дружище Эйден, неужели ты думаешь, что воин вздернет техника за предательство? Мы же им нужны. Нас не хватает. А без техников они никто. В жизни такого не бывало, чтобы вздергивали того, кто нужен.

— Мне кажется, ты много на себя берешь. Кочевник. Не забывай, кто ты.

— Много? Я — много? Кто я, спрашиваешь? А кто ты, дружище? Ты такой же, как и я. Нет, я техник. А ты пока еще техпом. Я пытаюсь тебя просветить. Но если тебе угодно и дальше коснеть в невежестве, это твое дело. А пока, будь добр, подай мне во-он ту отвертку.

Каждое утро Эйден просыпался и с ужасом думал, что впереди еще один день. И он снова будет возиться с железяками, а мимо будут ходить кадеты и офицеры, глядя на него, Эйдена, как на пустое место. Их надменность бесила его. Какое право имеют они игнорировать людей, чьими стараниями здесь поддерживается в рабочем состоянии все — и жилища, в которых они живут, и роботы, на которых они тренируются? Сейчас они не замечают его, а всего лишь несколько недель назад он был одним из них. И, напомнил себе Эйден, точно так же не замечал техников.