«Спокойной ночи, мисс Эйр...» Ко мне вернулось чувство юмора и вместе с ним хорошее настроение. Я молча улыбнулась и вернулась в комнату. Если мне придется провести всю свою жизнь, сидя в углу чужой гостиной за вязанием в черном бомбазиновом платье, что бы ни означало это слово, — то, честное слово, это будет лучший бомбазин! Самый лучший!
Не желая прибегать к успокаивающим средствам (радио, книги, стирка чулок...), я накинула пальто и вышла из дома.
Я шагала очень медленно, потому что при неярком лунном свете спуск казался обманчиво пологим, к тому же ноги скользили по отсыревшему асфальту. Можно было спуститься вниз прямиком через лес, минуя зигзаги шоссе, — крутая тропинка чередовалась со ступеньками, — но под деревьями царила полная темнота, поэтому я пошла по дороге.
Было очень тихо и безветренно. Внизу, в глубине долины, там, где протекала река, я теперь ясно различала бледное сияние поднимающегося тумана. В лесу снова печально прокричала сова. В воздухе стоял сильный запах мокрой земли и едва распустившихся листьев; запах весны... не мягкий и ароматный, а грубый, резкий — запах пробивающейся из земли новой жизни. «Жестокий месяц, изгоняющий фиалки из мертвого объятия земли...» Да, именно так. В который раз я почувствовала благодарность к отцу, научившему меня считать поэзию частью собственной жизни. «Наилучшие слова в наилучшем порядке...» Как приятно в чужих словах узнать собственные мысли. Да, отец был совершенно прав. Поэзия избавляет нас от необходимости самому формулировать свои впечатления...
Что-то зашуршало в опавших прошлогодних листьях — и стихи выскочили у меня из головы. Я вдруг вспомнила, что во Франции еще водятся медведи. И вепри. И наверное, волки. И без сомнения, вампиры и оборотни... Стараясь насмешками над собой прогнать внезапный страх, я наконец вышла невредимой к реке, где был мостик, ведущий к шоссе.
Это было изящное каменное сооружение восемнадцатого века с резной балюстрадой, легкой аркой вздымающееся над берегами реки. Здесь туман был гуще, но клочки его скопились у самой воды. Там, где я стояла, он доходил до половины человеческого роста, но справа за парапетом опускался, словно откос, покрытый снегом, и стелился над самой поверхностью воды, кое-где пробитый высокими стеблями камыша и ветками плавника.
Воды не было видно. Но я слышала, как она течет в темной глубине; ее журчание было как бы звуковым фоном весенней ночи. Здесь даже хриплые совиные крики звучали не так печально и гулко, проходя сквозь преграду густых зарослей.
Я неподвижно стояла на самой середине моста, глубоко засунув руки в карманы пальто, и смотрела вверх на крутой, заросший лесом склон на противоположной стороне шоссе. Я знала, что там, на скалистых вершинах, стоят ряды сосен, среди которых поднимаются голые утесы, а над ними днем кружат ястребы, издавая крики, напоминающие мяуканье. Сейчас, при рассеянном лунном свете, лес казался плотной завесой мрака, высоким темным облаком, слабо светящимся там, где луч молодой луны касался верхушек сосен. Оттуда исходил смолистый аромат, тяжелый и пряный, казавшийся темным, как сами сосны.
Вверх по долине поднималась машина. Я слышала, как тарахтение мотора становилось громче, затихало и раздавалось снова — извивы дороги и туман искажали и заглушали звуки. Автомобиль прошел Бель-Сюрприз высоко над уровнем тумана, и я увидела полосы света от его фар. Лучи повернули, наклонились вниз и постепенно стали тускнеть, проходя между деревьями либо с одной, либо с другой стороны, то становясь ярче, то скрываясь за клубами тумана. Свет выхватывал из темноты стволы деревьев, которые сразу же вновь откатывались назад в темноту, царящую над ними, словно бревна, исчезающие в черноте водопада, а впереди высвечивались все новые колонны стволов, отступающие во мрак и словно растворявшиеся там...
«Какой-нибудь запоздавший грузовик, направляющийся в Субиру...» Передние фары прочертили свой путь с той стороны моста, потом, подсвеченный красным задним фонарем, заклубился туман...
Я повернулась, чтобы подняться вверх по дороге, и вдруг высоко в горах, в лесу Дьедонне, заметила небольшой огонек. Только минуту назад его еще не было, а теперь он мерцал сквозь густое облако соснового бора, словно маленькая желтая звездочка.
Я остановилась и вновь посмотрела на огонек. Деревья на обочине дороги качали ветвями, совершая мрачный ночной ритуальный танец; еще один грузовик с ревом промчался вверх по долине, а желтый огонек продолжал неподвижно висеть там, наверху в горах, теплый, уютный. Нет, это не звездочка, а целая планета, и к тому же обитаемая. Может, я гляжу и не на хижину Уильяма Блейка на высоте четырех тысяч футов, но это должен быть чей-то дом. Я улыбнулась, представив себе, как он сидит там со своими пакетами, бинтами и пилюлями (интересно, что за пилюли?) и градусниками.
Второй грузовик промчался за мостом.
«А как же коньяк, он не забыл купить коньяк?»
Я заметила машину, которая бесшумно двигалась позади огромного грузовика, только когда она, сделав резкий поворот, въехала на мост и, словно ракета, помчалась прямо на меня. Машина быстро срезала угол. Яркий луч света, ударив в глаза, ослепил меня и пригвоздил к месту. Я услышала резкий визг тормозов и отскочила на край дороги. Лучи фар заметались, колеса со скрипом проехались по асфальту, оставляя на нем темные полосы. Машина была от меня на расстоянии всего одного ярда, за что-то зацепилось платье, послышался треск рвущейся ткани. Поскользнувшись на мокром покрытии, я кубарем покатилась в неглубокую канаву под самым парапетом; машина проехала мимо на расстоянии не более полутора футов, резко взвизгнули тормоза — и она остановилась.
Мотор замер. Хлопнула дверца. Голос Леона де Вальми произнес:
— Где вы? Что с вами? Я ведь не задел вас? — Быстрые шаги по асфальту. — Где же вы?
Я поднялась на колени в сырой канаве и изо всех сил уцепилась за парапет. Услышав шаги и знакомый голос, я подумала, что от удара машиной сошла с ума. К тому же еще и ослепла. Ничего не различаю вокруг. С трудом поднялась, ноги дрожали. Охваченная паникой, я несколько раз судорожно моргнула...
Ну, во всяком случае, я не ослепла; завеса тумана колыхалась, то поднимаясь, то опускаясь, и дошла мне почти до груди, когда я повернулась, опершись, чтобы не упасть, на парапет.
Оказалось, с ума я не сошла, ибо человек, который бежал ко мне, освещенный лунным светом, не был Леоном де Вальми, хотя тридцать лет назад мсье Леон должен был выглядеть точно так же. Как и при встрече с его отцом, сразу бросалась в глаза его необыкновенная красота; но если возраст и физическая беспомощность придавали Леону какую-то роковую утонченность страдания, вид падшего ангела, которым он воспользовался при нашей первой встрече, чтобы посмеяться надо мной, то в Рауле не было ничего страдающе-беспомощного или утонченного. Он выглядел лишь крепким, надменным, а сейчас еще и сильно рассерженным молодым человеком. Не время судить, обладает ли Рауль таким же шармом, как отец, умеющий буквально излучать обаяние в любой момент, когда считает необходимым, но производил он столь же сильное впечатление — говорю это без всякой иронии. Но и тут можно заметить разницу: Леон предпочитал напускать на себя таинственность — его пламя таилось под пеплом, если можно так сказать; Рауль же не скрывал своих чувств. А сейчас, когда он был так же сбит с толку, как и я, им владело одно сильное чувство — он был в ярости.