Покачнувшись, жеребец упал на колени. Жизнь уходила из него, и я, не в силах смотреть, отвернулась.
Я знала, что будет дальше. Янгар сунет под горячую струю сложенные лодочкой ладони. И в знак уважения к Маркку, хозяину битвы, смочит кровью губы, а остальное выплеснет на белый саван.
Он положит у ног жеребца длинный лук с тетивой из лосиных жил и колчан, полный стрел. Два палаша в нарядных ножнах. Острый кинжал. И свернутую тугими кольцами плеть.
Я подам семь кувшинов с вином и семь, наполненных доверху живым золотом пшеницы. Рог, окованный серебром, нарядные кубки, блюдо чеканное, шубу тяжелую соболью…
Пусть легка будет посмертная дорога Кейсо. Пусть Пехто, хозяин подземного мира, встретит на костяном мосту не бродягу, но молодого князя.
Выбравшись из последнего дома, Янгар бросит на крышу его горсть земли. И будет стоять дотемна, наблюдая, как вырастает над могилой новый курган. Он будет высок, недели не пройдет, как проклюнется на земляном горбу зеленая трава.
Жизнь продолжается.
Здесь, у стен Горелой башни, которая вновь рядится в белые одежды и выглядит помолодевшей на годы, и в далеком Оленьем городе, куда нам предстоит вернуться.
Дорога на двоих.
И моя лошадка жмется к вороному Янгара. Цокают копыта по сухой земле. И пыль оседает на придорожных травах. Белый вьюнок спешит распустить плети, тянется по нашему следу.
– Аану? – Янгар оборачивается.
– Да?
– Нет, ничего. Просто…
Ему нравится называть меня по имени.
– Догоняй! – Я свистом подбадриваю лошадку, и она срывается в галоп. Мы слетаем с дороги на луг, и травяное море шелестит. Высокие стебли тянутся, норовя коснуться моих ног, и сладкий аромат медуницы наполняет воздух. Гудят шмели и пчелы. Блестит вдалеке сизая лента воды.
– Догоняй! – Привстав на стременах, я оборачиваюсь.
Янгар стоит на краю моря, придерживая жеребца, который уже готов сорваться в бег. Одной масти с мужем, черные, диковатые, оттого, видать, и ладят. Только сейчас хмурятся оба: не привыкли играть.
И я, прильнув к лошадиной шее, на которой уже проступили влажные пятна пота, шепчу:
– Быстрее!
И лошадка летит, стелется тенью. Мелькает под копытами травяное разноцветье. И солнечный жар окутывает нас обеих.
Вперед.
И быстрее.
Тень обогнать, добраться до речушки и, оставив глубокий след на песчаном пологом берегу, в воду влететь. Поднимутся тучи брызг и муть со дна, прыснут в стороны мальки, спрячутся меж мелких речных камней…
И мы почти добрались, когда сзади раздался свист.
Он все же решился пересечь границу поля. Янгар летел, распластавшись на черном коне.
Человек?
Разве что самую малость.
Земля вздыхала под ударами копыт. А река и вовсе отпрянула, но вернулась, обняла конские ноги холодными губами. И жеребец фыркнул, затряс гривой.
Смеялся?
Янгар – да. Он догнал нас и на лету подхватил меня, втащил в седло и, прижав к себе, сказал на ухо:
– Не уйдешь.
Я и не собираюсь.
Позже мы сидели на берегу. Огонь лизал тонкие ветви, закипала в котелке вода, и любопытная новорожденная луна чертила по реке дорожки. Волна набегала за волной, ласкала пятки и тревожила белую тень поплавка. Было как во сне, только лучше.
– Тут нет рыбы, – проворчал Янгар.
– Есть.
– А я говорю, что нет.
И, отпустив самодельное удилище, он растянулся на траве.
– Аану…
– Что?
– Ничего. – Сорвав травинку, Янгар дотянулся ею до моей руки. – Просто… хорошо. Странно.
– Почему?
Он не спешил отвечать. Вертел в пальцах травинку, разглядывал небо, низкое, отяжелевшее от звезд.
– Я когда-то думал, что, когда стану богатым, куплю себе все, что захочу. Понимаешь? И точно знал, чего хотел. Того, что у других видел, только лучше. Если конь, то самый быстрый. Если одежда, то дорогая, вино – редкое, и золота побольше, столько, чтобы можно было горстями черпать и швырять в лицо. И женщины. Если жениться, то…
– На самой завидной невесте Севера.
Наверное, голос мой все-таки дрогнул. И рука Янгара нашла мою, коснулась, делясь теплом и лаской.
– Именно. – Он перевернулся на бок и голову подпер ладонью. – И я не прогадал.
Улыбается. И глаза черны, как вода в этой реке. Луна, перепутав, и в них прочертила дорожки живого серебра.
– Только я не о том… – Янгар задумчиво перебирает пряди травы, а я упорно смотрю не на него, а на поплавок, что замер в тени рогоза. – Я не скажу, что раньше мне было плохо. Или что я был несчастен. Мне нравилась моя жизнь. И дом свой я любил.
Моему мужу вернули его земли.
Имя.
Право рода.
Горелую башню.
И тот дом, в котором я уже бывала, пусть и на заднем дворе.
Мне вновь пришлось переступить его порог. Я долго стояла у ворот, пытаясь уговорить себя войти. Янгар не торопил, просто держался рядом. Сама близость к нему придавала смелости.
Я вошла.
Опустевший двор. Грязный какой-то, словно дом бросили не несколько дней тому, но годы назад. Кружево паутины над дверью. Лужи и солнце, в них отраженное. Запах гниющей соломы, от которого к горлу подкатила тошнота. И я отшатнулась, а Янгар, подхватив меня, сказал:
– Может, стоит его продать?
Но в Оленьем городе некому ныне покупать дома. Многие опустели. И за окраиной подымаются черные дымы жертвенных костров, тянутся к небесам с молитвами о прощении.
– Нет.
Я не позволю страхам себя сломать. И, опираясь на руку мужа, я поднялась на крыльцо. А старуха-ключница, сгорбленная, седовласая, открыла нам дверь.
– Здравствуй, хозяйка, – сказала она, кланяясь до земли. – Возьми ключи.
Она протянула огромную связку, которую и держала-то с трудом. Я же, коснувшись холодного железа, ответила:
– Сколько лет ты хранила добро этого дома?
Белесые глаза, пустые.
Кем она была?
Юной ли рабыней, приставленной к молодой хозяйке, годы растратившей на чужую жизнь, чтобы однажды получить волю и право дальше служить верой и правдой? Незаконнорожденной дочерью вроде меня? Или дальней бедной родственницей, которую пригрели из жалости?
И в ней я видела свою непройденную дорогу, за спиной даже почудился сиплый смех брухвы.
– Тридцать пять, госпожа, – ответила старуха, с трудом разогнувшись.