— Не смотри ты так испуганно, — ободряюще заметил мой пациент. — Рана перестала кровоточить уже несколько часов назад.
— Испуганно? Я? Боже, где Ламбис раздобыл эти тряпки?
— По-моему, разорвал свою рубашку.
— Святые небеса! Да, похоже на то. А это что такое? Вроде бы листья.
— Они самые. Твои любимые лечебные травы, собранные под убывающей луной. Ламбис их отыскал; не помню, как они называются, но он клялся, что его бабушка применяла их практически при всех болезнях — от абортов до укуса змеи, так что можешь…
Он вдруг замолчал и резко втянул в себя воздух.
— Прости, но листик слегка приклеился. Держись, сейчас будет больно.
Марк не ответил, он лежал, отвернувшись в сторону, и с деланным интересом изучал скалу выше нашего уступа. Я нерешительно посмотрела на него, прикусила губу и принялась с помощью мокрой губки отделять от раны прилипшие листья и клочья материи. В конце концов мне это удалось.
Взглянув на открытую рану, я испытала потрясение, которое не выразить словами. Ведь никогда прежде я не встречалась ни с чем подобным, и при виде глубокой длинной борозды с рваными краями (такой след оставила пуля, пройдя сквозь мякоть) тошнота подступила у меня к горлу. Марку, конечно, повезло, несколько раз повезло. Не только убийца, целившийся ему в сердце, слегка промахнулся и в итоге не задел никаких жизненно важных органов, но и пуля чисто прошла насквозь, пропахав борозду около четырех дюймов в мякоти плеча. Но сначала рана показалась мне ужасной. Края ее были разомкнуты, и неровный рубец казался чрезвычайно болезненным.
Я поспешно закрыла глаза, взяла себя в руки и снова взглянула на рану. На сей раз, к моему удивлению, я смогла смотреть на нее, не испытывая при этом спазмов в желудке. Отложив грязные обмотки в сторону с глаз долой, я сосредоточилась.
Сначала надо выяснить, чистая ли рана, это главное. Высохшие пятна и запекшиеся корки крови необходимо аккуратно смыть, тогда будет видно…
Я осторожно взялась за дело. Один раз Марк непроизвольно дернулся, и я замерла с платком в руке, но он промолчал. Казалось, он неотрывно следил глазами за полетом пустельги, устремившейся вверх, к своему гнезду, расположенному над нами, И я упорно продолжала свое занятие.
Наконец рана была промыта, и я решила, что она чистая. Кожа вокруг нее была вполне нормального цвета, никаких признаков воспалительного процесса. Я осторожно ощупала пальцами область вокруг раны, следя при этом за лицом Марка. Никакой реакции, если не считать прямо-таки болезненной сосредоточенности на гнезде пустельги над нашими головами. Я замерла в нерешительности, а затем, вдруг смутно припомнив какой-то прочитанный мной приключенческий роман, склонилась и принюхалась к ране. Я уловила слабый запах кожи Марка и запах пота, вызванного недавним подъемом. Я выпрямилась и увидела, что он улыбается.
— Ну как, гангрены нет?
— Будем надеяться, — осторожно заметила я, — она ж не сразу начинается, а через несколько дней… Ах, Марк, я ведь ни черта не понимаю в этих делах, но вроде бы рана и вправду чистая. По-моему, она заживает.
Он повернул голову, чтобы взглянуть на рану.
— Выглядит вполне нормально. Теперь подсуши ее, и сойдет.
— Нормально?! Да она ужасно выглядит! Болит жутко, да?
— Такие вещи вообще не принято говорить, не знаешь разве? Ты должна держаться весело и бодро. «Ну, дружочек, все просто замечательно. А теперь поднимайтесь и можете делать своей рукой все, что угодно». Да нет, она действительно вполне сносно выглядит, и она чистая, хотя одному Господу Богу известно почему. Может, эти лекарственные травы сотворили такое чудо; порой случаются и более странные вещи. Хотя если б я был в своем уме и знал, что это старая рубашка Ламбиса, которую он не снимал с тех пор, как мы выехали из Пирея…
— Уж эти мне невежды. Это только лишний раз показывает, что получается, когда все оставляешь на милость ее величества Природы. К чему эти новомодные глупости вроде антисептики? Полежи спокойно, ладно? Я снова перевяжу тебе руку.
— Чем? Что это такое?
— Это старая нижняя юбка Николы, которую она не снимала аж от самых Афин.
— Но послушай…
— Не дергайся. Успокойся, я выстирала ее сегодня утром. И высушила, привязав, словно белый флаг перемирия, к кусту внутри расселины.
— Я же не об этом, глупышка. Но ты же не можешь перевести на меня всю свою одежду. У меня твоя кофта, а теперь еще и нижняя юбка…
— Не волнуйся. Больше я тебе ничего не отдам. Если уж на то пошло, больше мне нечем с тобой поделиться. Ну вот, так-то лучше, и рана будет оставаться сухой. Ты сам-то что ощущаешь?
— Все чудесно. Нет, честное слово, она действительно стала получше. Нет больше пульсирующей боли, только ноет противно, а уж если стану шевелить ею — адски болит.
— Ну, двигаться тебе нет нужды. Оставайся на месте и следи за склоном. А я сейчас закопаю это тряпье, а потом принесу еще воды, чтобы у нас был запас, если придется провести здесь какое-то время.
Когда я вернулась с водой и свежим сушняком и снова подготовила все для костра, было без нескольких минут восемь. Я улеглась рядом с Марком и уперлась подбородком в ладони.
— Теперь я послежу. Отдыхай.
Не сказав ни слова, он подчинился и закрыл глаза все с тем же сосредоточенно-терпеливым видом.
Я посмотрела вниз, на широко простиравшиеся голые склоны. Ничего и никого. Занималось ясное солнечное утро. А впереди нас ждал долгий-долгий день.
Исчезни…
Альфред Теннисон. Одиссей
Однако на деле все сложилось иначе. Не прошло и двадцати минут, как появился тот человек.
Я уловила какое-то движение далеко внизу, к юго-востоку от того места, где мы лежали. Естественно, первой моей мыслью было — это возвращается Ламбис, но затем, по мере приближения крохотной фигурки, меня вдруг поразило, что человек этот прилагает удивительно мало усилий, чтобы остаться незамеченным.
Я сощурилась, чтобы яркое солнце не слепило меня. С такого расстояния я мало что могла разглядеть, не считая того, что человек этот был одет во что-то темное — вполне возможно, это были коричневые брюки и джемпер цвета морской волны Ламбиса; но в руках у него, казалось-, не было ничего, кроме палки, и он не только совершенно открыто, не таясь, шел по лишенным растительности склонам гор, но, по-видимому, никуда не спешил, часто останавливался и озирался но сторонам, поднося руку к глазам, словно защищаясь от яркого солнца.
Когда он остановился в четвертый раз, я вдруг осознала — скорее с любопытством, нежели с опаской, — что это не Ламбис. Потом он поднял руку, и я на мгновение увидела солнечный блик, отразившийся от предмета, который он поднес к глазам. Бинокль. А затем, когда он двинулся дальше, — еще один блик, на сей раз отразившийся от «палки», которую он держал под мышкой. Это была винтовка.