В любом другом случае Кузьма переждал бы опасность, а то и повернул бы назад, но сейчас нестерпимая жажда отрезала все пути к отступлению. Ради спасения нужно было идти напролом, даже если впереди ожидалась встреча с целым стадом химер или бандой темнушников.
Венедима в свои предчувствия Кузьма не посвящал, сказал только, что скорее всего это последний переход и через несколько часов оба они будут плескаться в воде. Обнадежил, так сказать, для поддержания сил.
Теперь они двигались не то что осторожно, а можно сказать – трепетно, словно под ногами был не мох или камень, а хрупкий лед. Вскоре стало окончательно ясно, что подозрения Кузьмы были не беспочвенны – откуда-то потянуло дымком. Кто-то жег пропитанный нефтью торф и варил на нем похлебку. Правда, не сейчас, но совсем недавно.
– Посиди здесь, – шепнул Кузьма на ухо Венедиму. – Только не греми цепями. А я схожу на разведку.
Ах, как пригодились бы ему сейчас верные крылатые зверушки! Да только зачем грезить о невозможном? Сам во всем виноват. Сам в эту дурацкую историю вляпался. Наведался бы в тот раз не к темнушникам, а к метростроевцам, так давно был бы сыт, пьян и свободен.
Коридор круто понижался и вдобавок шел петлями. За каждым поворотом могла ожидать засада, но Кузьма не очень-то ее опасался. Нет такого живого существа, включая крыс, которая не имела бы собственного запаха. Никто не в состоянии надолго затаить дыхание и унять стук сердца.
Плохо было то, что вокруг иссяк мох, словно бы его долго и упорно травили какой-то заразой. Теперь Кузьму мог выдать малейший шорох. Впрочем, и его врагов тоже.
Чужаки находились уже совсем близко. Нет, это была не засада, а скорее всего бивак, походный лагерь.
Один поворот, другой, третий. Кузьма уже различал тусклое пятно света и слышал тяжкий храп нескольких человек. Спят, касатики! Другого времени не нашли. Ну и спите себе спокойно. Будем надеяться, что это не уловка.
Справа в стене обозначилась вместительная пещерка, скорее всего вырубленная специально. Так сказать, гостиница для странствующих и путешествующих. В одном ее углу тускло светилось уже почти прогоревшее кострище. В другом вповалку лежали люди.
Сколько? Кажется, трое. Двое спят. Третий как-то странно пофыркивает. Плачет, что ли?.. Ребенок? Нет, габариты не те. Женщина? Откуда здесь взяться женщине? Женщины в Шеоле дороже, чем вода в засуху и хлеб в голодуху. Все сидят под запором и зря не шляются. Ничего не понятно!
А главное, кто они – эти трое? Ясно, что не друзья. Всех своих друзей Кузьма наперечет знает… Бродяги, изгои? Нет, на пустое брюхо так храпеть не станешь… Темнушники? Метростроевцы? Светляки, наконец? Вряд ли. Эти по трое ходить не будут, а уж тем более плакать втихаря. Тут хочешь не хочешь, а поверишь в загадочных здухачей, лишенных человеческой души и во всем подвластных чужой воле.
Надо было бы подойти поближе и посмотреть на чужаков в упор, благо что кострище позволяло такое. Но сначала полагалось дождаться, когда уснет и этот третий. Час туда, час сюда уже ничего не изменят.
Однако все получилось совсем наоборот. Плакса, похоже, и не собиралась засыпать, зато проснулся тот из чужаков, который лежал ближе всех к выходу. Проснулся, чертыхнулся, приподнялся на локте и рявкнул:
– Уймись, потаскуха! А то нос отрежу! Я и так третьи сутки не спавши!
Голос этот показался Кузьме удивительно знакомым. Впрочем, «показался» – не то слово. Не показался, а просто рванул за живое, сразу напомнив о Владимире Ивановиче Шишкареве. Хотя нет, при любом раскладе тот не успел бы сюда раньше Кузьмы и Венедима. Ни он, ни Пашка, ни Мишка с Тишкой. Значит, это кто-то из тех братьев, которые накануне ушли за добычей. Встретились все же!
– Отпусти-и! – Хныканье перешло в плаксивый, страдающий голос. – Отпусти-и… Зачем я вам такая? Дурной болезнью страдаю. Заразитесь от меня.
Это действительно была женщина и не кто-нибудь, а постельная сваха Феодосия Акудница собственной персоной. Повезло дамочке, ничего не скажешь!
– В котле хорошенько выварим, вся зараза испарится, – ответил людоед. – Не такое жрать приходилось… Только ты заранее не переживай, а спи. Дружок-то твой спит, как будто бы его не на убой, а на случку ведут.
Выходило, что третьим в этой компании был кто-то из темнушников. Не исключено даже, что сам Юрок Хобот. Но только как они попали в лапы людоедов? Ведь после взрыва вся шатия оказалась по ту сторону завала, совсем недалеко от своей заставы. Нет, тут дело нечисто…
– Тогда хоть руки развяжи, – заныла Феодосия. – Затекли совсем.
– Хочешь, я сделаю так, что у тебя и глаз затекет? – Шишкарев перегнулся через спокойно почивающего темнушника и не очень сильно, тыльной стороной ладони, ткнул Феодосию в лицо.
Та только вякнула и сразу умолкла, словно язык прикусила. Шишкарев перевернулся на другой бок и мгновенно уснул, возвестив об этом замысловатой руладой храпа. Через некоторое время раздалось равномерное посапывание Феодосии. Оплеуха помогла ей лучше любого снотворного.
Пора было действовать.
Конечно, Кузьма ничем не был обязан Феодосии, а тем более кому-либо из темнушников. Скорее наоборот. Но если честно признаться, в нынешней плачевной ситуации они оказались только благодаря ему. Почему бы и не выручить несчастных, чем более что у Кузьмы просто руки чесались наказать людоеда? Да и фляжка, лежавшая в изголовье Шишкарева, совсем бы не оказалась лишней.
Знать бы только, где ошиваются остальные двое братцев? А вдруг они объявятся с минуты на минуту?
Стараясь не смотреть на спящих (знал по собственному опыту, что некоторые люди просыпаются от чужого взгляда), Кузьма осторожно вступил в пещерку. Самодельным ножом он отрезал подходящий кусок веревки (пригодилась все же!) и соорудил посреди нее скользящую петлю.
Этой удавкой можно было быстро и без помех лишить Шишкарева жизни, однако столь радикальная мера в планы Кузьмы не входила. Пусть поваляется какое-то время в путах, поразмыслит над своей злодейской жизнью. Авось пообмякнет душой, а там, глядишь, – и от людоедства откажется.
Действуя решительно и сноровисто (в Шеоле никто не умел вязать узлы лучше выползков), он лишил Шишкарева возможности пользоваться как нижними, так и верхними конечностями, а из свободного конца веревки вдобавок сплел кляп, дабы тому не взбрела блажь звать на помощь братьев.
После таких трудов можно было и водички попить. Как ни сдерживал себя Кузьма, а почти уполовинил флягу. Шишкарев за это время успел окончательно проснуться и теперь, глухо мыча, извивался всем телом, словно змея, сбрасывающая кожу. Как и следовало ожидать, эта бессмысленная активность привела к тому, что все узлы на веревке затянулись еще туже.
Теперь появилась возможность спокойненько разобраться с пленниками. Кузьма немного разворошил кострище и шутки ради сыпанул горсть горячей золы Юрку (а это был именно он) за шиворот. От звериного рыка темнушника проснулась и Феодосия.