Ричард Байрон не обладал французским качеством, выражающимся в полном отсутствии вежливости на дорогах. Это стало ясно, когда его «бентли» попытался объехать повозку; оглянувшийся возница заметил его, немедленно с проклятием хлестнул мула и дернул поводья. Повозка качнулась как пьяная и перегородила машине дорогу. «Бентли» резко остановился, и возница, нахлестывая мула, втиснулся на свободное место позади грузовика.
Я прикинула потом, что это происшествие дало мне добрых пять минут форы. Когда я съехала на восточный берег, повозка все еще тащилась по мосту, едва одолев его треть, и Байрон в сером автомобиле, сдерживая нетерпение, следовал за ней со скоростью пешехода.
Я поставила ногу на акселератор и не убирала ее. «Райли» летел по прекрасной прямой дороге как ураган. Я миновала фургон, словно он стоял на месте, а затем прижала пальцем клаксон, и на скорости пятьдесят миль в час оставила позади желтый «кадиллак» тащиться в поднятой мною пыли.
Стрелка спидометра поползла вправо… шестьдесят… семьдесят три… впереди показались деревья, перегораживающие дорогу… Резкий поворот налево. Я убрала ногу с акселератора…
К счастью, навстречу никто не ехал. На повороте машину занесло на встречную полосу, задние колеса пошли юзом в пыли. Раздался протестующий визг тормозов, затем «райли» выровнялся и помчался вдоль разделяющей линии. Я больше не чувствовала страха, так как не могла позволить себе думать о чем-либо, кроме управления машиной… Мир сузился до непрерывной прямой ленты route nationale [18] , и пятна теней поперек нее слились в непрерывное мерцание, как в старом фильме.
Я не запомнила Орган. Полагаю, в городе мне пришлось сбавить скорость и проехать через него осторожно, но я оказалась за его пределами прежде, чем сообразила это, и «райли» снова пожирал дорогу, благослови, Господи, его безотказный мотор.
Я пронеслась мимо маленькой фермерской усадьбы, затерявшейся среди бронзовых полей ржи, уступила дорогу туристскому автобусу и миновала крестьянскую повозку так, словно той не существовало вообще. Впереди между косогорами, поросшими сухим кустарником, возвышался длинный белый холм. Одним стремительным движением я оказалась на его вершине и уже летела вниз с другой стороны.
Маленькая деревушка с розовыми домами среди темных кипарисов устремилась навстречу мне, сомкнулась вокруг меня и исчезла. Два идущих навстречу автомобиля проскочили мимо с хлопком, похожим на удар по барабану.
Дорога извивалась, поворачивалась, поднимаясь и опускаясь под колесами, и отлетала прочь в зеркальце заднего обзора, как удирающая змея. И на свете не было ничего, кроме стремительно несущейся машины, бьющего в лицо потока воздуха и дороги, что текла и текла навстречу.
И на юг мы бежали.
Кольридж
Затем мое одиночество кончилось. Уголком глаза я заметила справа белый дымок из трубы паровоза. Железнодорожная линия шла параллельно дороге на расстоянии пятидесяти шагов, и экспресс выкатился, попыхивая, из поросшего лесом ущелья и мирно направился на юг.
В голову мне пришла новая мысль, и я тщетно попыталась припомнить карту. Есть ли здесь поблизости железнодорожный мост или один из обычных в Южной Франции разъездов? Таких обычных и таких медлительных. Боже мой, каких медлительных! Как-то мне пришлось ждать целых двадцать минут перед явно свободной линией, пока подняли шлагбаум. Теперь я могла получить солидное преимущество, но по опыту знала, какую скорость может развить Ричард Байрон. Оторваться от него на этой дороге было невозможно, а мой единственный шанс заключался в том, чтобы добраться до Марселя раньше него и затеряться там. «Для этого хватило бы и пяти минут на переполненных транспортом улицах», – подумала я мрачно и, бросив затравленный взгляд на поезд, снова нажала на акселератор.
По сей день не знаю, действительно ли машинист поезда пытался обогнать мой автомобиль или нет. Казалось невозможным, что он на это пойдет, и тем не менее мне, несущейся возле грохочущего экспресса, показалось, будто поезд дернулся, резко взвыл и проникся азартом соревнования. Паровоз и моя машина мчались вровень метров четыреста, пока машинист и его помощник махали руками, высунувшись из кабины, а я сидела за рулем, глядя прямо перед собой. Затем я начала их обгонять. Паровоз, пыхтя, отстал, и его грохот ослабел и потерялся за утесом, поросшим лесом. Следующие несколько минут показались часами. Я вела машину на предельной скорости, и, стремительно взлетев между двумя рядами олив на вершину холма, увидела внизу казавшийся отсюда ярко раскрашенной игрушкой переезд со сторожкой и красно-белым полосатым шлагбаумом. Он был еще открыт.
Но какая-то крохотная фигурка, еле различимая в колышущемся горячем воздухе уже вышла опустить шлагбаум.
Я услышала собственный стон отчаяния и бросила машину вниз с холма со скоростью ракеты.
Сторожка стремительно приближалась ко мне, как ангар к садящемуся самолету. Человек взялся за рукоять, опускающую шлагбаум. Я резко надавила на клаксон и не отпускала его. В следующее мгновение я увидела испуганное движение головы человека, белое пятно лица, повернутого ко мне, инстинктивный прыжок прочь с дороги.
Затем с ревом и грохотом я проскочила переезд и услышала, как шлагбаум упал за моей спиной.
Двухмильный отрезок дороги я одолела за полторы минуты.
Я въехала в Салан на вполне пристойной скорости и пробиралась по главной улице с простодушной осторожностью. Перед моими глазами стоял водитель серого «бентли», кипевший от злости возле сводящего с ума шлагбаума еще долго после того, как поезд прошел.
Я предупредила себя, однако, что на это нельзя полагаться Ричард Байрон вполне способен подкупить служащего, чтобы тот поднял шлагбаум сразу после прохода поезда. Поэтому я не остановилась в Салане, а сразу отправилась дальше.
Но я начала уставать.
До тех пор, пока моя машина идет со скоростью пятьдесят миль в час, шансы, по моему мнению, у нас равны. Я впервые начала всерьез надеяться, что мне удастся оторваться от Ричарда Байрона и затеряться так, что он не сможет меня настичь. После этого мы с Луизой затаимся в сторонке, переждем, пока центр циклона не сдвинется, и возобновим нарушенный отдых где-нибудь в другом месте.
Позже, когда у меня появится время подумать о происшедшем, я начну сердиться по поводу покушения на мое время, мою свободу – да и на мою персону (я криво улыбнулась устаревшей фразе). Я впуталась в это дело по собственному желанию из-за порыва, все еще не вполне понятного порыва, сначала заставившего меня искать общества Дэвида, а потом – попытаться защитить мальчика. Но я, конечно, не заслужила обрушившихся на меня неприятностей. Мне следовало рассердиться, но в данную минуту я была слишком поглощена насущными проблемами, чтобы предаваться справедливому негодованию. Тот факт, что Ричард Байрон был убийцей и, возможно, не в своем уме, сводил к нулю любые попытки объясниться с ним. Я должна сначала бежать, а затем подумать.