– Надо сделать заказ, – заметила она.
Мы с энтузиазмом принялись изучать меню.
Но когда Луиза спросила, хочу я cote d'agneau [13] или escalope de veau [14] , я рассеянно ответила: «Шелли». В промежутке между жареным картофелем и пирогом по-домашнему я все пыталась найти что-нибудь общее между прелестной миссис Бристол и Гилбертом Уайтом, и этим ужасным псом, и выражением лица ребенка, вынужденного взвалить на свои плечи непосильный груз.
И я имела в виду не железный стол.
После обеда Луиза объявила, что идет за книгой и собирается просидеть с чашкой кофе с коньяком до отхода ко сну. Поэтому я оставила ее и отправилась осматривать Авиньон в одиночестве.
Как я уже упоминала, Авиньон обнесен стеной; это очень компактный и милый маленький городок. На севере и западе его омывает Рона, и он полностью окружен средневековыми валами. Город не потерял своей прелести в моих неискушенных глазах из-за того, что был сильно отреставрирован в девятнадцатом веке. На севере над ним господствует Роше-де-Дом, отвесный белый утес, покрытый зеленеющими соснами и увенчанный кафедральным собором Нотр-Дам. Возле собора сияет Папский дворец из золотистого камня. Улица Республики – главная и рассекает город надвое. Она ведет от главных ворот прямо к городской площади и оттуда к Дворцовой площади у подножия самого Роше-де-Дом.
Но все это мне еще предстояло обнаружить. Я вышла из отеля в сумерки. Улица была ярко освещена, все кафе переполнены. Я пробиралась между столиками на тротуаре; и во мне медленно росло чувство радостного возбуждения, неизбежно охватывающее любого в южном городе после захода солнца. Витрины мерцали и сверкали всевозможной причудливой роскошью, какую только может себе представить воображение туриста; неоновые огни скользили по атласу, тонули в бархате, танцевали на флаконах с духами и драгоценностях. И так как я немного научилась в свои двадцать восемь лет защищать сердце от излишней жалости, то задержала на них взгляд, стараясь не думать о нищих, крадущихся вдоль городских канав. Старательно выбросив из головы обездоленных, я продолжала идти по улице Республики, пока не добралась до ее конца, туда, где она расширялась и превращалась в главную площадь города. Казалось, весь Авиньон собирался здесь вечерами, и, похоже, со всеми детьми и собаками Франции.
Площадь окружали кафе, затопившие узкие тротуары пеной веселых маленьких столиков и плетеных стульев и даже выплеснувшие их на мостовую и в самый центр площади. Здесь, как я говорила, Авиньон собирался по вечерам, и за чашкой кофе, обеспечивающей вам стул, можно было сидеть целый час и наблюдать Францию, парадом проходящую перед вами.
Я заплатила за кофе и сидела в теплом, как парное молоко, воздухе, дивясь на чарующие манеры детей, невероятное разнообразие пород и форм собак, красоту кофейно-коричневых полуобнаженных парней, скромную грацию юных девушек. Одну девушку я особенно отметила, изысканное темноволосое создание, медленно шедшее с опущенным взором. Ее платье было глубоко вырезано над грудью и туго обтягивало тоненькую талию, но лицо могло бы принадлежать монахине. Она скромно шла между тучными и респектабельными родителями, которые несомненно делали доступ к девушке не менее трудным, чем к Данае. И темные глаза провожали ее взглядами так же, как говорят, прекрасную Иоланту и светловолосую Амелот пять столетий назад, когда в Провансе пели трубадуры.
– Извините, – раздался женский голос позади меня. – Но не вас ли я видела в отеле?
Я обернулась. Это была Мама из Шотландии, и она улыбалась мне довольно нерешительно, сидя за ближайшим столиком.
– Я миссис Палмер, – представилась она. – Надеюсь, вы не против, что я заговорила, но я видела вас за обедом…
– Конечно, нет. Меня зовут Чарити Селборн. – Я встала, прихватив свою чашку. – Могу я присоединиться к вам?
– О, пожалуйста! – Она подвинула стул, освобождая мне проход. – Отец и Керри, они пошли погулять тут рядом, исследовать окрестности – так они это называют. Только иногда кажется, что их нет очень долго, и…
– И время тянется еще медленней, когда вы не знаете никого, с кем можно было бы переброситься парой слов, – закончила я за нее.
Она просияла, словно я сказала что-то умное.
– Это именно то, что я чувствую. Вообразите! И, конечно, здесь все не так, как дома. С людьми, говорящими по-французски, все по-другому, правда?
Я признала, что это так.
– Конечно, если я захожу выпить чашку чая дома, – сказала миссис Палмер, – к Гаррику, вы знаете, или это может быть кафе Фенвика, там всегда окажется кто-нибудь знакомый, и можно приятно поболтать, ожидая автобус. Поэтому как-то смешно никого не знать здесь, и, конечно, тут в любом случае нет чая, настоящего чая следовало бы сказать. Я просто не могу назвать чаем то, что они подают с плавающим в чашке лимоном, а вы?
Я сказала, что согласна с ней полностью, и выразила восхищение храбростью, с какой она отправилась в такую даль ради отпуска.
– Ну, – призналась миссис Палмер, – на самом деле это не моя идея, а Керри. Я никогда не думала о большой поездке вроде этой. Но про себя я решила, почему бы и нет? Все время мечтаешь о юге Франции и при этом каждый год ездишь в Скарборо. Я просто подумала, что мы можем себе это позволить, так почему бы и нет? Вот мы и здесь.
Я улыбнулась ей и сказала, что она молодец и что Керри пришла в голову великолепная идея.
– Конечно, она любит, когда ее называют Кэрол, – заметила миссис Палмер. – Я думаю, это все фильмы, вы знаете. Она старается одеваться как в них, что бы я ни говорила.
Я сказала, что Кэрол хорошенькая девушка, и это было правдой.
– Вот миссис Бристол, бедняжка, – продолжила миссис Палмер, – она выглядит как кинозвезда, так, как никогда не будет выглядеть моя Кэрол. Конечно, она выступала на сцене или что-то такое, перед тем как это случилось.
Я выпрямилась на стуле.
– Прежде чем что случилось, миссис Палмер?
– О, вы не слышали? Я ее сразу узнала. Ее фотография была во всех воскресных газетах. Я имею в виду, до того, как она вышла замуж за этого ужасного человека.
– Какого ужасного человека? Что случилось?
– Убийцу, – миссис Палмер понизила голос до шепота. – Его судили за убийство, «жестокое убийство лучшего друга», так писали в газетах.
Процитированный газетный заголовок странно отозвался у меня в голове эхом.
– Он думал, что друг увлекся ею, его женой, поэтому и убил его. Это все было в газетах.
Я уставилась в ее глупые, добрые, слегка взволнованные глаза и почувствовала дурноту.
– Отец Дэвида, вы хотите сказать? – спросила я оцепенело. – Отец Дэвида – убийца?