— Итак, — промолвил он, — мы продолжать. Все сначала.
Джек опустил голову, чтобы утереть рукавом потный лоб.
Мало того что сам поединок был жарким, так вдобавок с началом лета в Рим вернулся почти позабытый за долгую зиму и прохладную весну зной.
Вернувшись на свое место, Джек занял позицию и отсалютовал шпагой. Маэстро тут же сделал шажок назад. Месяц за месяцем Убальди поступал так, вынуждая Джека к атаке. Это делалось по просьбе самого ученика, понимавшего, что, если ему еще когда-либо доведется скрестить клинки с обрекшим его на заточение Хью, он должен будет взять инициативу в бою на себя. Однако нападать труднее, чем реагировать, — важный урок, который следовало затвердить накрепко. Уже дважды сегодня Джек устремлялся на итальянца, и оба раза был контратакован и посрамлен. Нельзя допустить, чтобы это случилось еще раз.
Шажок назад вместо простого кивка сигнализировал и еще об одной вещи. С тех пор как Джек сообщил маэстро, что человека, к поединку с которым он готовится, обучали французские фехтовальщики, в Убальди взыграла национальная гордость. Это был единственный случай, когда обычно невозмутимый мастер клинка выказал небывалую экспрессивность. Он принялся объяснять, сопровождая свои слова демонстрацией приемов и позиций, что французы склонны к дистанционному поединку, с длинными выпадами. Итальянская же манера гораздо более эффективна, ибо отдает предпочтение ближнему бою, то есть движениям не корпусом, а запястьем. Ее девиз: стремительность и внезапность.
— Перехвати врага на выпаде, сблизься с ним и убей его! — Именно эти правила фехтовального искусства внушались Джеку в палаццо Миллини, в месте его заточения, по временам становившемся тренировочным залом. Сейчас своим отступлением Убальди показывал, что опять берет на себя роль последователя французской школы, то есть ирландца.
Джек выждал какое-то время и, лишь когда его дыхание полностью восстановилось, сместился на шаг вправо, в позицию для боя с левшой. Хью, как левша, привык к тому, что обычные люди дерутся с ним в максимально открытой для него стойке. Этого преимущества его требовалось лишить.
Готовый напасть, Джек, однако, медлил. В первые месяцы обучения юношеское рвение побуждало его немедленно со всей силой и страстью устремляться вперед. За что он всякий раз бывал наказан, причем не только морально, поскольку поражения уязвляли его, но и физически, ибо тычки пусть и затупленной, но стальной шпаги, приходившиеся то во вскинутую не вовремя руку, то в глупо подставленное плечо, то в плохо защищенную грудь, были весьма чувствительны. За прошедшую зиму тело Джека превратилось в своего рода сплошной гобелен, расцвеченный ссадинами, рубцами и синяками, однако весной он стал пропускать удары все реже. Разумеется, клинок маэстро все еще находил бреши в его обороне, но уже не так часто. Наука не пропадала зря.
Научился он и продумывать комбинации — сначала на шаг, потом на три, а потом и на семь движений вперед — и обрел способность не тушеваться, когда неожиданный ответный ход вынуждал его поменять свои планы. Впрочем, как выяснилось, умение думать было лишь шагом к настоящему мастерству, по достижении которого все действия совершались автоматически, без участия мысли.
Джек послал шпагу в пах мастера, рывком обвел метнувшийся вниз, чтобы отбить атаку, чужой клинок и вскинул свой вверх, угрожая глазам итальянца. Тот отступил с одновременным широким замахом, так и приглашавшим кольнуть совершавшую его руку, но Джек на эту приманку не клюнул. Вместо этого он, вновь и вновь ударяя шпагой по шпаге противника, стал оттеснять того в угол, как и в прошлый раз. Со стороны могло показаться, что его действия порождены импульсивным порывом: во всяком случае, Джек очень надеялся, что римлянин воспримет их именно так. Разумеется, юноша рисковал, но шел на это сознательно.
Клинки вспыхивали в лучах позднего солнца, сталь звенела о сталь. Убальди пытался вывернуться из капкана, оторваться и увеличить дистанцию, но Джек не позволял ему этого, он напирал и напирал на соперника, пока не сделалось ясно, что тот вот-вот упрется лопатками в стену. На этом этапе итальянец бросил разыгрывать роль приверженца чуждой ему манеры боя и принялся драться всерьез, с невероятным мастерством выполняя сложные комбинации защитных и атакующих действий.
Но и Джек не дремал. Парирующий взмах, мгновенный поворот кисти, стремительный выпад снизу, и…
— Ха! — вскричал юноша, когда острие его шпаги коснулось тела противника, и тут же вскинул руку, чтобы прикрыться от летящей в его лицо стали.
Итальянец был «мертв», но напомнил о том, что даже смертельно раненный враг на последнем дыхании тоже может нанести роковой удар.
Маэстро хмыкнул — единственный род похвалы, какой удостаивался Джек. Правда, юноша научился различать оттенки этого хмыканья: то, что прозвучало сейчас, выражало явное одобрение.
Противники выпрямились.
— Еще? — спросил итальянец, указывая острием шпаги на центр комнаты.
Джек глянул налево, на солнечные лучи, и решил, что на сегодня хватит. Скоро вечер, а у него еще намечались дела.
— Нет, благодарю, — ответил он по-итальянски, щегольнув еще одним умением, которым ему удалось отчасти овладеть. — Уже поздно.
Маэстро снова хмыкнул — теперь другим тоном.
— Мы успеть пробовать мой прием.
Джек покачал головой. У каждого мастера имелись свои особенные приемы. Хитрости и уловки, привлекавшие к ним учеников, когда их эффективность доказывалась в поединках. Излюбленный прием Убальди действительно был своего рода смертоносным шедевром, однако Джек за без малого год согнал с себя сто потов, без устали практикуясь в его исполнении, и вполне резонно считал, что если еще что-то там не освоил, то не освоит уже никогда.
— Завтра, — ответил он, протянув руку и огорчаясь из-за необходимости лгать тому, кто за долгие дни заточения стал самым близким ему человеком во всем Вечном городе, поскольку неразговорчивые охранники были не в счет, а больше он ни с кем не встречался. Но если все пройдет удачно, то сегодня они с маэстро видятся в последний раз.
Убальди хмыкнул и собрал шпаги. Он каждый день уносил их и приносил. Ибо, даже затупленные, они были оружием, и оставлять их в распоряжении узника инквизиции, каковым Джек по сути являлся, строго-настрого запрещалось. Римская инквизиция и Папа благоволили якобитскому делу и оказывали Старому Претенденту всяческую поддержку. Вплоть до содержания в тюрьмах его врагов.
— Завтра, — произнес римлянин, подошел к двери и постучал.
Потребовалось несколько мгновений, чтобы охранник открыл дверное окошко и сквозь решетку осмотрел Джека, мирно стоявшего посреди комнаты с разведенными, как и предписывалось, руками.
Звякнули засовы, дверь отворилась. Маэстро вышел, а Джек, прежде чем дверь захлопнулась снова, скользнул по охраннику взглядом. Сегодня, как он и надеялся, дежурил Лоренцо. К его вящей радости. Однако вовсе не потому, что этот малый был приятнее остальных — напротив, коренастый угрюмый итальянец пакостил ему более, чем кто-либо, — просто он единственный из тюремной команды позволял себе напиваться на службе и, напившись, уже не заглядывал ежечасно в глазок. В целом тюремщики инквизиции были вышколены отменно, но в семье не без урода.