Узость улицы вынуждала конников двигаться по двое, но Стоки, исполнявший обязанности лейтенанта, ехал один, замыкая прохождение Третьего эскадрона. Он хмуро глянул на Джека, который ответил ему улыбкой, а когда корнет поравнялся с ним, потянул на себе рубашку, сплошь залитую оленьей кровью и потому отлипшую от груди с легким сосущим звуком.
Стоки вытаращил глаза, на его схожем с луковицей лице боролись ярость и горечь. Полк уже завернул за угол, а он все еще пялился на Джека, пока тот, отдав ему двумя пальцами честь, не отступил глубже в тень.
Позднее, когда Джек упал на постель, убежденный, что больше никогда с нее не встанет, в комнату влетел Уорсли.
— Вы сделали это, сэр. Бог свидетель, я так и знал!
— Так вот почему ты поставил против меня, когда держал пари с поваром?
Уорсли ничуть не смутился.
— Это я для прикрытия, чтоб напустить туману, да и потом простофиля-повар принял пять к одному. Но это мелочи. Я славненько разжился на тех олухах, которые ставили восемь против одного за то, что у вас ни черта не получится. — Его конопатая физиономия просияла. — Сэр, у нас в Девоне, ежели кто из парней завалит дичину, так его частенько тянет потом и того… завалить девку. Так как же насчет моей крошки Джокасты, которая никак не могла допустить, чтобы полк покинул Абрантиш без нее. Она ждет внизу. — Он повернулся к двери.
— Уорсли, перестанешь ты сводничать или нет? — рявкнул Джек. — Если мне приспичит, я сам в состоянии найти себе шлюху!
— Конечно, сэр, кто бы сомневался? — отозвался денщик.
— Но если тебе так уж хочется выказать свою благодарность, есть кое-что, чему я был бы рад.
— Все, что пожелаете, сэр.
Джек посмотрел на себя, на покрывавшую его пыль, щедро залитую кровью.
— Черт побери, не могу же я показаться на банкете в честь дня рождения королевы в обличье призрака Банко. Можешь ли ты устроить мне ванну?
* * *
Хотя таверна, которую офицеры выбрали в качестве своей столовой в Каштелу де Виде, была поменьше, чем таверна в Абрантише, когда дверь распахнулась, перед Джеком предстала картина, почти идентичная той, какую он имел случай видеть. Почти, но не вполне, ибо на сей раз офицеры, сидевшие по обе стороны длинного стола и разом обернувшиеся в сторону опять припозднившегося новичка, были не в повседневной форме, а в своих лучших парадных мундирах. Как, собственно, и сам новичок. Что же до общей атмосферы собрания, то в ней уже не ощущалось никакой антипатии. Наоборот, на большинстве лиц читалось теперь нескрываемое одобрение и лишь на одном — озлобленное недовольство. Стоки угрюмо взирал на оленьи рога, прихваченные с собой удачливым следопытом. Ну а главным отличием этой трапезы от предыдущей являлось то, что восседавший во главе стола майор Хью Сомервилль плотоядно разглядывал вовсе не кастрюлю с жидкой похлебкой. Нет, вооружившийся вилкой и ножом командир намеревался разрезать на куски аппетитно зажаренную оленью ляжку.
— Уж и не чаял дождаться, — буркнул он, увидав Джека, и его можно было понять, ибо помещение наполнял дразнящий, вызывавший обильное слюноотделение запах. — К столу, сэр, к столу!
Джек направился к единственному свободному месту, но прежде, чем он успел сесть, Сомервилль, положив разделочный нож, заговорил снова.
— Джентльмены, теперь мы наконец-то в полном составе, — объявил он, и офицеры, все как один, встали, воздев наполненные бокалы. — Прошу вас возгласить здравицу и выпить за ее величество.
— Да здравствует королева! Господь да благословит ее!
Бокалы были осушены, сноровистые слуги мигом наполнили их. «Вино хорошее, лучше, чембылов Абрантише», — подумал Джек. Он собирался сесть, но заметил, что остальные стоят, и тоже остался стоять. Сомервилль снова глянул на него и сказал:
— А еще я предлагаю присутствующим почествовать троекратным ура человека, которому мы обязаны сегодняшним угощением. За Джека Абсолюта, нового лейтенанта нашего замечательного полка!
— Ура! Ура! Ура!
Вечер удался на славу, что подтверждали и еда, и напитки, и настроение офицеров. Во-первых, оленина, вопреки тайным опасениям Джека, оказалась вовсе не жесткой — повар сперва вымочил мясо в местном вине, а потом еще и щедро нашпиговал его каким-то салом, о происхождении которого предпочел не распространяться. Вино — в этом Джек убедился с первым глотком — тоже было отменным. Секрет заключался в том, что по прибытии на каждое новое место полк принимался за дегустацию самых лучших из обнаруженных в округе вин, а уж потом допивал все остатки, не гнушаясь порой и бурдой, как это произошло в Абрантише. Что же до офицерского братства, то с прежней неприязнью к новичку теперь относился лишь Стоки, Сердитый Боб, как про себя окрестил его Джек. Остальные, включая даже капитана Кроуфорда, поначалу принявшего «самозванца» в штыки, после выигранного пари и прекрасного угощения, оттаяли. Когда отзвучали первые здравицы, разговор сделался общим. Каждый как мог старался внести в него свою лепту. В ход шли самодельные вирши, прочувствованные монологи, армейские байки, а когда взгляды опять обратились к герою сегодняшнего застолья, то на него просто насели с просьбами рассказать поподробнее о своих приключениях. Выпив достаточно для бойкости языка, но не настолько, чтобы тот заплетался, Джек охотно откликнулся на требование собрания и, зная, как популярны в любых кругах общества истории, где фигурируют дикари, поведал подвыпившим сослуживцам о своем пребывании в рабстве у абенаков, а заодно и о том, как, убежав от них, они с Ате пережили суровую канадскую зиму. Хотя ему показалось, что правдивым этот рассказ (нимало не приукрашенный, но и впрямь звучавший невероятно) сочли лишь немногие слушатели, интересным его нашли решительно все, а потому офицеры наперебой принялись возглашать здравицы в честь нового члена их боевого содружества. Джеку и в голову не приходило обидеть кого-то отказом, но, когда на него не смотрели, он тихонько отодвигал свой бокал.
Однако столь похвальная сдержанность более никому не была тут присуща. К полуночи очень многие, уронив на стол головы, уже спали, остальные принялись собирать предметы обмундирования, разбросанные в пылу веселья. Джек хотя и устал, но чувствовал себя великолепно и радовался возможности просто побыть в тесном и дружелюбном кругу. В Риме в долгие дни заточения он мечтал о подобной пирушке и теперь вовсе не стремился к тому, чтобы она поскорей завершилась. Кстати, будучи самым трезвым из собутыльников, он чаще других бросал взгляды в дверной проем, соединявший залу с остальными помещениями гостиницы, поскольку, согласно принятому на этот вечер условию, пирующим надлежало вставать при появлении в поле их зрения дамы. Вставшему последним предлагалось опустошить штрафной бокал, а поэтому не было ничего удивительного в том, что Сердитый Боб, большую часть вечера злобно пялившийся на Джека, в конечном счете свалился под стол, где и затих.
Впрочем, час для дам был уже поздний, и, видимо, потому никто из бодрствующих выпивох не заметил прислонившегося к косяку и с любопытством озиравшего помещение человека. Возможно, не заметил бы его и Джек, но в глаза ему бросились легкий бледно-голубой камзол, кружевная рубашка и шелковый изумрудный жилет. Именно изящный крой этого одеяния сказал юноше, кто стоял в дверях, прежде чем он перевел взгляд на лицо джентльмена, который являлся, пожалуй, единственным полковым командиром, который возил с собой на войну собственного портного.