— А я слышала, что в Европе у вас нет равных. Отрицания не последовало — только наклон головы и еще одна легкая улыбка.
— Вы со мной не сыграете?
— Разве сейчас не слишком поздно для игр?
— Для игр никогда не бывает слишком поздно. Как и для шахмат. Доставьте мне удовольствие.
Принцесса отвела взгляд от пристальных черных глаз и снова посмотрела на доску. Фигуры ожидали — они были расставлены, и многие из них уже стронулись с первоначального места.
— Однако эта игра уже начата.
— Я позволил себе такую вольность. — Голос Ренара звучал мягко. — Когда играют опытные люди, то начальные этапы игры так предсказуемы! Мы с вами оба так часто их проходили! Самым интересным бывает эндшпиль, разве не так? Вы можете выбрать любой цвет.
— Я не люблю, когда за меня делают ходы.
— Но существуют некоторые ходы, которые иначе вы сделать не в состоянии.
Елизавета позволила себе чуть улыбнуться.
— Мы по-прежнему говорим о шахматах, милорд?
Он пожал плечами, и в его голосе возникли жесткие нотки.
— Выбирайте — белые или черные?
В игре было сделано семь ходов, и белые уже захватили середину доски. Однако у черных была хорошая оборонительная позиция. Несмотря на внезапное желание начать нападение на противника, Елизавета знала: ее выживание, как и всегда, зависит от осторожности. Особенно с таким противником, как Ренар.
— Я буду играть черными.
— Мудрое решение. Сейчас ваш ход. Мой последний был сюда: конь в центр. — Ренар отошел от стола. — Вы не будете возражать, если я не стану садиться? Жесткие табуретки мне не полезны.
Подавив порыв уступить собственное кресло с кожаным сиденьем — она заняла эту позицию и не станет ее сдавать! — Елизавета сосредоточилась на доске. Чем ей ходить — ферзем или слоном? Изучая позицию, она заметила, что Ренар тихо перешел к зеркалу, ощутила на себе взгляд отразившихся в стекле глаз. Она повела плечами, обдумала ход и стала ожидать, чтобы он сделал свой. Ход был сделан.
— Вы еще не виделись с ее величеством, вашей сестрой?
— Не сомневаюсь, что вам это известно — нет, не виделась. Мои горячие просьбы быть допущенной к ней встретили отказ. Пока.
— А, да. Печально, когда сестры вот так разлучены. Особенно в такой момент.
— Какой момент?
Теперь Ренар повернулся к узнице.
— В такой, когда ее величеству так нужна поддержка во время беременности. Вы ведь знаете, что до разрешения от бремени осталось совсем недолго.
Елизавета заставила свой голос звучать ровно:
— Я об этом слышала, милорд, и я ликую.
— Вы… ликуете?
— Конечно, милорд. Я знаю, как моя сестра мечтает о ребенке.
— «Ликую» — такое странное слово. — Ренар прошелся по комнате; он по-прежнему оставался позади нее, но с другой стороны. — Вы ликуете из-за рождения, которое лишит вас короны? Которое гарантирует католическое наследование, столь неприемлемое для вас? Или вы скорее ликовали бы, если бы королева умерла родами, а с ней и испанский сопляк?
Атака началась неожиданно, и Елизавета повернулась на своем кресле, чтобы встретить ее.
— Я не имею таких желаний. А вы — клеветник и мерзавец, раз предполагаете подобное! Королева об этом услышит.
Вместо того чтобы ответить гневом на гнев, Ренар только рассмеялся, но его смех был совершенно лишен веселости.
— Полно, Елизавета! Королева ничего про вас не услышит, кроме плохого. Только на прошлой неделе ее величество в присутствии многочисленных свидетелей назвала вас… Дайте-ка вспомнить… О да. Она назвала вас бастардом, еретичкой и лицемеркой. И снова молилась о том, чтобы плод ее чрева навсегда избавил от вас страну.
Елизавета медленно поднялась. Ярость сжимала ей грудь.
— Именно такие, как вы, отравили слух моей любящей сестры и настроили ее против меня! Однако она — королева и может называть меня, как ей вздумается, какими бы ложными ни были эти титулы. А вот вы, посол, можете обращаться ко мне только «ваша светлость» и «миледи». И я не останусь здесь выслушивать оскорбления.
Елизавета прошла к двери и стала ждать там, спиной отгородившись от человека, который вкрадчиво захлопал в ладоши.
— Я слышал, что вы обожаете маскарады и представления. Но даже не подозревал о том, что вам удалось усвоить так много актерских умений. — Не получив ответа ни словом, ни жестом, Ренар добавил: — Полно, миледи. Может быть, мы прекратим эту игру?
— А разве мы здесь не для того, чтобы играть?
— Возможно. Но у меня есть к вам предложение… и тайна, которой мне хотелось бы с вами поделиться. Они лучше любой игры. Не желаете ли выслушать? Ну же, вернитесь на свое кресло. Полно. Позвольте мне поделиться тайной, которую в этом королевстве знают не больше пяти человек.
Дверь не откроется, пока он не даст соответствующий приказ. Елизавета сделала свой ход — и даже добилась некоторого успеха. Она снова села, и Ренар обошел вокруг стола.
— Неужели вы вдруг решили поделиться тайной, милорд?
Посол подался вперед, прижав кончики пальцев к краю стола. Глаза с тяжелыми полуопущенными веками были устремлены прямо на узницу.
— Беременность королевы — ложная. Ее жажда родить от Филиппа ребенка, получить наследника католического трона и увериться в Божьем благословении после стольких тяжелых лет так сильна, что она создала себе иллюзорный плод — иллюзию настолько сильную, что она принесла распухший живот и молоко в сосках.
Первая мысль Елизаветы, наполнившая ее сердце печалью, была: «Ох, бедная Мария!» Но она не стала открывать свои чувства этому человеку.
— А откуда это известно вам? Откуда вам известно о ложности того, что многие другие считают истинным?
— Ее ближайшая фрейлина — моя… наперсница. Она сама имеет троих детей. Врач говорит королеве то, что та желает слышать, а потом сообщает мне правду.
— И что из того? Если это так, то в конце концов моя сестра узнает печальную истину. В ближайшие два месяца, как говорят.
— Что из того, действительно. Вот тут и вступает в силу мое предложение. Хотя теперь мне кажется, что слово «ультиматум» в данном случае более уместно.
— Это не то слово, на которое я реагирую, посол.
Ренар продолжил, словно не услышав:
— Для королевы важна только ее вера в беременность, в этот ответ на ее молитвы. Она убеждена в том, что родит здорового ребенка. Как вы полагаете, что ее величество сделает с человеком, который пожелает навредить сему прелестному младенцу? Что, если она уверится в том, например, что некто практикует колдовство, направленное против нее и ее невинного нерожденного? Спасет ли что-то этого человека, кем бы он ни был?