Корявые руки шевельнулись снова, и Джанни позволил своему собеседнику сделать еще один маленький глоток.
— Мне показалось, что сюда только что вошел один мой приятель. Алебардщик из отряда герцога де Фурне.
— Что? — Глаза остекленели от изумления, потом просветлели снова. Из стариковского горла вырвался смех, больше похожий на предсмертный хрип. — Солдат? Вы шутите, сударь. Мимо меня за весь день не прошел никто, кроме мальчишки-потаскуна, да и тот явился только что!
— Мальчишка-потаскун?
— Ну да, сударь. — Привратник провел языком по воспаленным деснам. — Ручная обезьяна маркизы. Коричневый ублюдок. Сует туда, куда она ему прикажет, понимаешь, о чем я?
Он изобразил неприличный жест большим пальцем и согнутым указательным. И в эту минуту из дома послышались крики.
Джанни подался к привратнику.
— Из этого дома есть другой выход?
Старик, не сводивший глаз с бутылки, раздраженно поднял голову.
— А кто захотел узнать? Ты, кажется, назвался другом потаскуна?
— Нет, — возразил Джанни, извлекая из кармана монету. — Я — твой друг.
В доме снова начался крик, потом — звон разбившегося стекла и долгий, отчаянный женский вопль. Распахнулось окно, наружу высунулась голова старухи.
— Помогите! Помогите! Ловите его! Зовите стражу! — завопила она. — Меня ограбили, разорили! Помогите!
Казалось, старик ее не услышал. Он потянулся за монетой и вином.
— Задняя дверь на реку, сударь. По дорожке справа отсюда.
Джанни бросился вокруг обшарпанной стены. Грязная дорожка вилась вдоль стены к воде, пересекаясь там с еще более грязной дорогой. Справа от него на петлях качалась деревянная дверца. Джанни быстро посмотрел в обе стороны вдоль берега. Ничего! Тогда он уставился вниз — и увидел след сапога, быстро наполнявшийся коричневой водой.
Он бросился в ту сторону, куда указывал носок. Ноги его вязли в грязи. Вскоре показался мост; лестница, ведущая на мост, находилась слева. Джанни приостановился, однако под выгнутым деревянным настилом ничего не было слышно. Стало почти темно, так что он провел пальцами по ступеням. На третьей обнаружилась влажная грязь, а еще через две ступеньки — снова. Кто-то мгновения назад взлетал по этим ступеням.
В три прыжка Джанни последовал за своей жертвой. Мимо него прогромыхала повозка, разбрызгивая грязь и нечистоты. Когда она проехала, на дальнем конце моста преследователь увидел закутанную в черный плащ фигуру, быстро шагавшую к левому берегу.
«Попался!» — торжествующе подумал Джанни.
Он решил не оставлять между собой и своей жертвой больше пятидесяти шагов. Язычник совершил кражу, он в бегах — наверняка он испуган, смущен и невнимателен. Он не будет ожидать Серого Волка.
Не спуская глаз с черных волос, развевавшихся впереди, Джанни слился с толпой.
* * *
Тагай отлично знал, что его станут преследовать. Более того, хотел этого и даже надеялся, что пойдут именно за ним, выпустив из виду Жана. А французский палач вернется в королевский дворец, чтобы забрать Анну и бежать с ней. Молодой индеец испытал разочарование, когда за ним пошел всего один человек. Он огорчался до тех пор, пока вдруг не понял, кто это. У лотка виноторговца на уличном рынке Тагай узнал этот профиль. Совсем недавно Тагай рассматривал тот же абрис — у себя в апартаментах, на своей подушке. Волосы, затенявшие его, очертания щеки, носа, форма глаз — все говорило о родственных узах.
Ему показалось, что он потерял брата Анны возле дома маркизы. Он получил то, за чем приходил в этот дом, и теперь Тагаю хотелось бы исчезнуть. Скоро его преследователь станет частью большой стаи, потому что аристократы Парижа не любят, когда обворовывают кого-то из них. И особенно — если вором оказывается кто-то из бывших любимцев.
Тагай переложил тяжелый кожаный мешок на другое плечо и услышал, как зазвенело золото.
«Я не вор, — подумал он, — потому что это мое, добыто моими трудами. Все кошельки, которые она подбирала, как и этот — неужели это было только вчера утром? — рядом с измятыми постелями так называемой знати и пересыпала в этот кожаный мешок».
Тагай улыбнулся. К нему с небес слетела женщина — и золото перестало быть тяжелым, оно стало легче воздуха под крыльями орла. Оно поднимет его на коня, который будет ждать в назначенном месте. Оно понесет его по солнечным лучам через Большую Воду в его страну.
Юноша завлек своего преследователя в переулки Монпарнаса, на высокий холм и дальше, за него. Там тянулись поля — сперва возделанные, а затем сменившиеся пастбищами. За общим выгоном начались первые леса. Молодой индеец часто сопровождал сюда Генриха и его придворных: король любил, чтобы его Медвежонок во время охоты находился рядом, а Тагаю нравилось бежать по лесным дорогам рядом с королевским конем. Это напоминало ему тот дом, о котором он только мечтал. Тагай был быстрым: король не раз выигрывал, ставя на него. Никому еще не удалось обогнать его. И индеец не думал, что преследующий его человек сумеет стать первым, у кого это получится.
Тагай остановился и обернулся. На открытом пространстве перед лесом, среди низкой травы, выщипанной овцами и коровами, Джанни негде спрятаться. Брат Анны тоже остановился. Двое мужчин обменялись взглядами на расстоянии пятидесяти шагов. Долгое мгновение слышалось только, как шумит ветер и блеют ягнята. А потом, не сказав ни слова, Тагай повернулся и побежал.
Серый Волк из Рима был отменным следопытом. Но эта земля была другой, и ее леса принадлежали Медведю.
* * *
— Прочти мне это еще раз.
— Отец, я читал тебе это уже пятьдесят раз.
— Знаю, но уж больно хороша история. Ты же знаешь, как я люблю хорошие истории.
Эрик вздохнул и повернул листок бумаги к серому свету раннего утра.
— «Принц-дикарь и крылатая возлюбленная: История канадца Тагая и француженки Анны Ромбо».
Хакон с удобством устроился на каменных ступенях, а Бекк встала и поднялась по ним к деревянным дверям Собора Парижской Богоматери. С этого возвышения она могла смотреть поверх городских крыш. И кроме того, там чтение Эрика превратилось в далекое гудение, что ее устраивало. Там, где Хакон видел романтику и приключения, Бекк замечала только страдания близких и опасность, в которой они находились.
«И ты тоже с ними, Жан? А Джанни? Отец и сын, — гадала она, — кто из вас охотник, а кто — дичь?»
Глядя на островерхие крыши Парижа, она снова почувствовала, что оба ее ребенка находятся близко. Или были тут совсем недавно. Она всегда ощущала их, словно пуповина по-прежнему соединяла ее с младенцами, хотя время и расстояние сильно растянули эту нить. Когда-то у нее была такая же связь с Жаном: она поднимала голову, как только он входил в двери «Кометы» с гроздью винограда и этой своей улыбкой. Но в последние годы она потеряла его — потеряла в своем гневе, своих сомнениях. И хотя гнев по-. чти прошел, когда она поняла, что он мог делать только то, к чему его вынуждали, она по-прежнему не могла уловить близкого присутствия его души.