— А что мой брат?
— Ваш брат, ваше высокопреосвященство?
Чибо отмахнулся от портного и двинулся к слуге, который испуганно попятился, прикрывая лицо поднятой рукой.
— Мой брат, да-да, мой брат, который вернулся в город вчера вечером. И за которым я послал уже пять часов назад. — Голос снова стал спокойным, бархатным. — Почему герцог ди Линари не пришел?
— Ваше высокопреосвященство… — Слуга налетел спиной на колонну и вынужден был остановиться, однако по-прежнему старался не встречаться взглядом со своим господином. — Он прислал ответ, что придет, когда сможет.
— Когда… что? Когда сможет?
— Он готовится, милорд. Понимаете, к Палио.
Слуга жалко улыбнулся. Конечно, с его стороны это было большой глупостью. Отступать ему некуда, так что удары посыпались на него со всех сторон. Он лишь постарался прикрыть лицо.
— Палио! Палио! Да прекратишь ли ты кудахтать? Твердишь одно и то же. Я зову брата, а ты даже не потрудился передать ему, насколько важно, чтобы он пришел немедленно. Тупица! Дурень! Где моя плеть? Я спущу с тебя всю шкуру! Где моя плеть, я спрашиваю?
— Вот, — прорычал кто-то стоящий возле дверей. — Можешь взять мою.
Чибо повернулся на звук знакомого голоса — и увидел странную картину. У двери стоял громадный петух. Гордо выпяченную грудь покрывали малиновые и изумрудные перья, крылья были красновато-коричневыми, а маску с острым как нож клювом венчал черно-серебряно-красный гребень. Длинная шея петуха была из белых перьев, но в центре ее видны были две прорези. За ними что-то поблескивало.
Чибо застыл с занесенной для очередного удара рукой.
— Франчетто? — спросил он. — Ради адской пасти, что это ты надел?
— Мой герб.
Петух гордо вошел в комнату. Черные чулки были обмотаны красными и золотыми лентами. Гульфик чудовищных размеров возвещал о главном предназначении петуха. На его пятках сверкали два изогнутых арабских кинжала. Птица остановилась рядом с господином и слугой. Длинная шея согнулась, склонив голову набок, словно рассматривая лакомый кусочек.
— Будучи беспристрастным архиепископом, ты должен прятать своего петушка, тогда как я, — тут Франчетто гордо выпрямился, выставив вперед одну ногу и демонстрируя грудь и гульфик, — имею право выставить напоказ всю красу моей контрады.
Он повернулся и сделал несколько шагов в обратном направлении, а потом захлопал крыльями, широко их расправил и громко закукарекал.
— Ты еще не видел мой новый фокус? Гораздо лучше плети. Отойди в сторонку и посмотри. Да, и еще на шаг.
Петух подскочил в воздух, перепрыгивая с одной лапы на другую, кружась и высоко поднимая шпоры. Слуга жался к колонне, все еще закрывая поднятыми руками лицо. Клинок на левой лодыжке петуха отрезал ему мизинец.
— Кукареку! Еще победа на моем счету! — возгласила птица.
Когда шатающийся слуга выбежал из комнаты, поливая пол своей кровью, Чибо расхохотался:
— Как всегда, я рад тебя видеть, брат!
— А я тебя, — ответила птица, снимая соединенные вместе головной убор и маску. — Дай я тебя поцелую.
Этой минуты Чибо всегда ждал с ужасом, но как родственник и церковник он не мог отказаться обнять брата. На этот раз он с облегчением увидел, что появившееся из-под перьев лицо было не таким помятым, как обычно. Высокий лоб под копной темных волос был красным, огромный римский нос и обвисшие щеки не усеяны язвами. Франчетто уже никогда не станет тем Адонисом, каким был в юности: развратная жизнь оставила неизгладимые следы. Однако похоже, новое лечение французского недуга помогло: по крайней мере на время. Правда, архиепископ не знал, насколько велико улучшение. Кожа очистилась, но просветлел ли разум? Занимаясь своими исследованиями, Чибо часто замечал связь между гниющими лицами сифилитиков, их слепотой и безумием, которое поражало большинство больных. Однако в случае Франчетто развитие безумия было трудно наблюдать, поскольку он был сумасшедшим с рождения.
«И в то же время, — думал Чибо, — это не помешало ему стать самым влиятельным человеком Сиены. После меня. И добился он этого отнюдь не благодаря рассудительности и здравомыслию. По правде говоря, если учесть то, сколько крови пришлось пролить Франчетто, чтобы добиться власти, его безумие являлось преимуществом».
«Братья Чибо, — продолжал размышлять архиепископ, пока младший брат обнимал старшего, — снова вместе. Сиене возвращена власть. Два столпа общества, церковь и государственность. Джанкарло распоряжается церковной властью, а Франчетто — светской, как и задумывал наш отец».
Каждый раз после разлуки со своим младшим братом Чибо заново удивлялся их внешней несхожести. Конечно, дело было в матерях: это объясняло и его собственное аристократическое лицо, и крестьянскую грубость герцога.
Вознеся краткую молитву, выражавшую надежду, что их папочка, покойный Папа Римский Александр, наслаждается какой-нибудь особенной мукой в аду, архиепископ ответно обнял брата.
— Старший братец. — Франчетто уткнулся ему в плечо, а потом повернул голову, чтобы поцеловать его в шею и прошептать: — Я по тебе скучал. Мне столько надо тебе рассказать!
— А мне — тебе, младший братец. — Чибо высвободился из его объятий и повернулся к портному. — Оставь нас. Возвращайся за час до скачек.
Когда портной удалился, Чибо сбросил тяжелый шерстяной плащ и направился к столу, чтобы наполнить вином два хрустальных бокала. Он отнес их на подносе к креслу, на котором небрежно развалился его брат, перебросив громадные ноги через подлокотник и беспокойно ими болтая. Архиепископ знал, что ему не удастся надолго занять внимание Франчетто, особенно в день Палио.
— Выбирай, — сказал он.
Франчетто улыбнулся и выбрал левый бокал. В эту игру они играли постоянно, однако за игрой стояла серьезная история. Их отец умер, вереща от боли, отравленный братом. И не единокровным, а родным.
Отпив немного вина, Франчетто полюбопытствовал:
— Как твоя поездка? Успешно?
— В некотором отношении. Я столкнулся с кое-какими трудностями. Но зато добыл то, что мне требовалось.
— Вот как? — Голос Франчетто выдавал его скуку. — И что именно? Ты мне не рассказывал.
Вместо ответа Чибо бросил брату на колени бархатный мешочек и отошел к высоким окнам своей гардеробной. На улице за стенами дворца разряженные люди торопились по своим праздничным делам.
— Это — рука?
— Да.
— Ты ездил в Англию за рукой какого-то преступника? Мои палачи каждую неделю отрубают по полдюжины. Ты мог бы взять любую.
— Ты не заметил в ней ничего особенного?
Франчетто покрутил руку и так, и сяк. И наконец не без торжества объявил:
— Это — женская рука.
— Прекрасно. Еще что-нибудь?