— Говорят, что в Виттенберге.
— В Виттенберге? — вступил в разговор Авраам. Прошлой ночью в его состоянии произошел перелом, и, хотя он еще был слаб, самые сильные муки наркотической зависимости миновали. Он позволил дочери кормить его во время совещания овощным супом. А теперь иудей оттолкнул ложку и возбужденно проговорил:
— Виттенберг — это город, в котором проводит свои эксперименты Аполлоний. Это — мировой центр алхимии. Чибо не интересуют никакие крестовые походы, кроме этого, его собственного. Он отправляется, чтобы посоветоваться с мастером, уговорить его сделать то, чего не смог сделать я. — Авраам закашлялся, а когда кашель утих, добавил, сверкнув глазами: — Он так и не понял, что, ослабив мое упорство с помощью своего снадобья, ослабил и мои способности. Но в одном он прав. Эта рука действительно может определить судьбу самой жизни.
Жан, сидевший на корточках в дальней части двора, осторожно отставил в сторону свое вино.
— Судьба этой руки, — тихо проговорил он, — это исполнение обещания, и только.
Он встал и перешел к очагу, в котором недавно разожгли огонь для того, чтобы приготовить ужин. Пламя уже полыхало, и Жан устремил взгляд в его алые глубины, где в сердце огня возникали и рушились миры: здесь раскаленная добела пещера разваливалась, прекращая свое существование, там крошечная катастрофа вызывала передвижку в канале из мелкой золы… На секунду Жан словно погрузился в эту небесную красоту и адскую глубину. Прикосновение знакомой руки к его плечу вернуло его обратно к тем мыслям, которых он старался избегать. Он заговорил — тихо, так чтобы его могла слышать только Бекк:
— И моя судьба — там. Она обречена на пламя и ждет той минуты, когда ад поглотит меня. Потому что я нарушу свою клятву. Кто я такой, чтобы исполнить поручение королевы? Рыцарь из старинной баллады? Герой из саги Хакона? Нет. Я — крестьянин, солдат, палач. Кто я такой, чтобы бросать вызов архиепископам, князьям и герцогам?
Бекк заставила его повернуться к ней.
— Ты — крестьянин, который отрубает им всем головы, — сказала она. — Палач, которому королева Англии сочла возможным поручить последнее, что у нее оставалось. А что до дьявола… Если бы ты был ему нужен, у него нашлась бы возможность наложить на тебя свою лапу.
И снова Жан изумился ей — совершенно как прошлой ночью, при свете луны. То, как Бекк произносила его имя, заставило его почувствовать себя живым. Очень давно он не чувствовал себя таким живым. Внезапно ему отчаянно захотелось остаться здесь. Просто поселиться в маленьком городке со своим добрым другом Матиасом и делать вино, охотиться на полях и иметь детей от этой женщины.
— А что, если я решу… отвернуться? Остаться здесь с тобой?
На секунду она тоже устремила взгляд в пламя очага.
— Чтобы мы начали совместную жизнь с предательства? Мне всегда будет казаться, что я тебя украла. Королева Анна всегда будет стоять между нами, и ее рука разлучит нас.
Жан неожиданно понял, что все смотрят на него, ожидая, чтобы он первым высказал свое мнение. Ему так хотелось снова стать тем, кем он был раньше. Не предводителем — человеком, который свободен поступать так, как ему заблагорассудится. И поскольку ему самому хотелось этого, он обязан был предложить это своим соратникам. Жан вышел на середину двора.
— Я дал клятву, которую не могу нарушить. И пока я не найду то, что потерял, в этом мире мне не будет покоя. Поэтому я должен отправиться в Германию. — Он посмотрел на каждого по очереди. — Но вы — Фуггер, Хакон, Джанук, Бекк, — вы шли со мной до этой поры, и я подвергал вас страшной опасности. Вы не давали нерасторжимых клятв — ни мне, ни кому-то другому. Вот совет друга: не следуйте за безумцем в его безумном приключении.
Хакон немедленно вскочил на ноги и, положив кусок мяса, очень серьезно проговорил:
— Куда ты, туда и я. Руны сказали мне об этом. А у меня на родине моя мать говаривала: «Если весной ты бесишься, как хорек, то к жатве все равно приходишь в здравый рассудок».
Джанук улыбнулся и сразу же снова стал серьезным. Он, уже успел понять, что громадный скандинав крайне серьезно относится и к своим рунам, и к изречениям своей матери.
— И что это означает, мой друг?
Хакон почесал в затылке:
— Понятия не имею. Но я знаю одно: безумие тоже бывает разное. Для меня безумием было лениться и толстеть в Турском борделе. Но разве это безумие — сражаться, путешествовать, рисковать? И потом… — Тут его аквамариновые глаза блеснули. — Ты только подумай, какие истории мы сможем потом рассказывать!
Коротко кивнув, скандинав снова сел и принялся за еду.
— Ну что ж. — Встав, Джанук дернул себя за закрученный, умащенный ус. Его темные волосы отрастали быстрее, чем у других, и теперь его шевелюра была почти такой же, как у Бекк. — Не хочется разбивать компанию. Редко встречались мне люди, с которыми было бы так хорошо сражаться бок о бок. Скажи-ка, Жан, там, куда мы направимся, будет золото?
— Не знаю. Я чувствую, что потерял вкус к золоту.
Хорват присвистнул:
— Тогда я определенно тебе необходим. Чтобы заботиться о твоих денежных интересах. Не могу же я вернуться на родину с пустыми руками! Я ведь не создан для того, чтобы крестьянствовать. Так что, похоже, мне тоже придется идти с вами. По крайней мере, какое-то время.
Фуггер попытался встать, но Мария-Тереза вцепилась в него. Он очень бережно разомкнул ее руки.
— Ты же знаешь, что я пойду.
Девушка заплакала и, ухватив Фуггера за руку, потянула вниз.
Жан сказал:
— Фуггер, это ведь я у тебя в долгу, а не ты у меня. Ты освободил меня из виселичной клетки. Здесь ты обрел покой. Почему бы тебе не воспользоваться этим?
Фуггер улыбнулся и погладил Марию-Терезу по голове.
— Думаю, что покой подождет. Мария-Тереза еще очень юна. — Тут он увидел, как Лукреция энергично кивнула. — И она глубоко мне благодарна. Мне не хотелось бы этим воспользоваться. Если я уеду, а потом вернусь, возможно, мы оба лучше разберемся в этом. И потом, я вам нужен. Я ведь родом из Германии.
Он наклонился и начал утешать плачущую девушку. Бекк тем временем вернулась к отцу и снова кормила его супом. Не поднимая головы, она сказала только:
— Я должна отвезти отца в Венецию, к нашим родичам, где о нем позаботятся. — Тут она подняла взгляд и добавила: — А когда он будет в безопасности, я вернусь за тобой, где бы ты ни был. И никакие силы на свете меня не остановят.
Ее властные слова изумили даже Хакона, который прекратил жевать. Никто, кроме Жана и Фуггера, не понимал, какие силы кроются за этим заявлением. Авраам что-то заподозрил и несколько секунд смотрел на свою дочь. Жан встретился с ней взглядом, но потом отвел глаза и снова уставился на яркое пламя в очаге, на разрушающийся мир, на небеса и ад, которые притягивали его к себе.