— Рассказывают, что, если укушенный здоров и силен, смерть от яда наступает лишь через много часов, а вот мучения усугубляются с каждой минутой. Было бы интересно остаться и в познавательных целях понаблюдать за вашей агонией, но, увы, — фон Шлабен встал и отошел на пару шагов, — у меня совершенно нет на это времени. Я должен как можно быстрее попасть в лагерь Бургойна. Он был бы весьма удивлен, узнав о моем участии в этой кампании. Дело в том, что мой дорогой кузен, барон Ридезель, раздобыл для меня все необходимые пропуска, дабы я мог удовлетворить свою страсть к охоте. Согласитесь, здесь, в дебрях Северной Америки, умелого охотника поджидают великолепные трофеи. Естественно, отпрашиваясь в отпуск, я не стал уточнять, какая именно добыча меня интересует, а мой любезный родич не счел нужным отвлекать внимание командующего на такие пустяки. В конце концов, я ведь всего лишь гражданский наблюдатель, хотя, по-моему, — он любовно погладил зеленое егерское сукно, — мундир мне очень даже к лицу. А уж как он может быть полезен... Разумеется, в совокупности с правильными бумагами.
Он снова улыбнулся.
— Так вот, как вы совершенно справедливо заявили полковнику, кампания близится к своему завершению. Суть, однако, в том, что именно решающая стадия любой военной кампании предоставляет наибольшие возможности для вмешательства. Порой лишь легкий, но своевременный и сделанный в нужном месте толчок способен коренным образом изменить баланс сил.
Немец подал знак своим людям, и они стали спешно собирать снаряжение. Когда сборы закончились, фон Шлабен снова наклонился и замотал Джеку рот куском плотной ткани.
— Конечно, я оставляю вас не в самом оживленном месте, и вряд ли кто-нибудь будет проходить мимо, но лишняя предосторожность еще никогда и никому не вредила.
Он отступил на шаг, любуясь делом своих рук.
— Об одном я сожалею: мой юный друг Тарлтон будет раздосадован. Я обещал вас ему. Ну да ладно.
Повернувшись, немец кивнул, и абенаки вместе с волосатым сержантом тронулись в путь. Фон Шлабен шагнул было вслед за ними, но остановился и оглянулся.
— Некоторое время назад вы порадовали меня цитатой из Шекспира. Позвольте и мне в ответ процитировать молодого немецкого писателя, которого я очень люблю. Его зовут Гете. Когда-нибудь и ваши соотечественники познакомятся с его творчеством. Но это произойдет уже без вас. Правда, он гораздо лучше звучит в оригинале, на немецком, но... минуточку... Да, пожалуй, это верный перевод:
Вам должно, победив, во власти воцаряться
Иль, понеся урон, смиренно покоряться,
Иль наковальней быть под молотом суровым,
Иль молотом самим, крушащим все оковы...
Вы, капитан Абсолют, проиграли, понесли урон, и вам не остается ничего другого, как со смиренной покорностью встретить смерть. Прощайте, теперь уже навсегда.
Граф козырнул и ушел. Очень скоро звуки шагов растаяли в зарослях, хотя немцы не были так уж привычны к лесу. Уходя, они растревожили все еще пировавших на дне ущелья волков, и те подняли вой.
А Джека забила дрожь. Он исходил потом, хотя ему было отнюдь не жарко, а холодно, да так холодно, как не было еще никогда в жизни. Он пытался держать глаза открытыми, но это стоило ему огромных усилий, и было ясно, что со временем веки все равно упадут. Голова уже свесилась на грудь. Навалилась такая слабость, что казалось, он вот-вот провалится в небытие, но это было бы слишком хорошим выходом. По прошлому опыту Джек знал, что следом за слабостью явится не беспамятство, а боль. И он надолго останется с нею наедине.
«Стало быть, это и есть смерть», — подумал Джек Абсолют. Страна, откуда никто не возвращался, оказалась совершенно не такой, как он ее себе представлял. Будучи с самого раннего детства атеистом, Джек всегда полагал, что смерть — это просто забытье, Великое Ничто. Но тут... тут определенно что-то было. В этой пустоте ощущалось нечто большее, нежели просто боль.
Сравнение есть мысль, мысль есть сознание. Выходит, здесь наличествует сознание. Следом за этой мыслью пришел страх, явившийся в тот момент непреложным доказательством существования в загробном мире не только мыслей и ощущений, но также и чувств. Конечно, будучи просвещенным сыном века просвещения, Джек не верил в бессмертие души и в загробную жизнь, но некоторые явления существуют вне зависимости от того, верят в них или нет. Например, Небеса и...
Конечно. Ад. Он находится в аду. В том самом месте, куда ему частенько от всего сердца желали попасть многочисленные учителя, командиры, бывшие любовницы, нынешние враги. Ему нужно только прислушаться — кстати, что тут заменяет слух? — к окружающим голосам, которые, разумеется, могут принадлежать лишь сонму свирепых демонов, творящих жестокую расправу над грешными душами. Гортанный рык, гневный гомон, проклятия, изрыгаемые на непонятных языках, давно забытых в мире живых людей.
Значит, россказни святош правдивы! Но если какая-то форма восприятия заменяет ему слух, то должна найтись и другая, способная послужить зрением. Если бы ему удалось открыть глаза, он, наверное, не только поразился бы ужасному виду сатанинских отродий, но проникся бы еще большим ужасом, поняв, что разрывающиеся легкие, стальной обруч, стягивающий голову, жгучая боль в плече и шее — всего лишь забава в сравнении с тем, что ему уготовано...
Джек ощутил чье-то прикосновение. По правде сказать, ему вовсе не хотелось добавлять к пугающим звукам еще и ужасные образы, тем паче что, по его глубокому убеждению, мучений не миновать в любом случае, будет он смотреть или нет. И все же потревожившее его прикосновение отозвалось такой болью, что глаза раскрылись сами собой. И, естественно, он узрел пугающий лик демона, огромную, плоскую, красную, как и положено в адской обители, физиономию, обрамленную всклоченными огненными волосами.
Изумление Джека, однако, было столь сильным, что вытеснило даже страх.
Этот демон... не видел ли он его раньше? Определенно видел! Конечно, если ад действительно существует, обладателю подобной физиономии непременно предстояло туда угодить. Однако оставалось неясным, как он ухитрился опередить на этом пути Джека.
— Мак-Тавиш? — прохрипел Абсолют.
— Ага. Кие-то нгдяи брросли тбя умерть.
Джек, разумеется, не понял ни слова. Более того, ему никак не удавалось уразуметь, каким образом тот, кого он в последний раз видел в колонне пленных, которых гнали к озеру, оказался не в плену и не в аду, а здесь, перед ним. Однако все это быстро отошло на второй план, ибо ему развязали руки и он даже сумел прикоснуться к одной из своих ран. Горло Джека распухло, язык едва ворочался, но ему все же удалось выдавить одно слово:
— Змея.
Шотландец кивнул:
— Гремучка, прятль. Corachulus Majores, tha' ken. Твой шейя плох, но не безнадга. Нужна трва, поддоржник. Мой прни ышт.
Пока он говорил, из кустов вынырнули два молодых человека, в которых Джек узнал пленников, спасенных им от туземцев. В отличие от гиганта Мак-Тавиша они были сухопарыми, как щепки, но с такими же пунцовыми физиономиями и огненными кудрями. Парни бросили перед своим предводителем две охапки широколистной травы. Шотландец схватил несколько стеблей в пригоршню и потряс, так что с корней посыпалась земля.