Они двинулись между плотно стоящими домами, но уже за первым поворотом напоролись на толпу немецких копейщиков, стоящих вперемешку с аркебузирами. Несколько мгновений воины смотрели друг на друга, потом резко опустили стволы. Дробный залп ударил, словно доской по ушам, кто-то больно рванул Андрея за уши, из клубов дыма все метнулись в стороны, прячась за дома. На перекрестке остались лежать в лужах крови почти два десятка человек. Утешало лишь то, что на следующем перекрестке, тоже мгновенно опустевшем, корчилось столько же наемников.
Князь, приходя в себя, даже сам не заметил, как торопливо перезарядил пищаль. Голова думает об одном — а руки сами по себе привычным делом занимаются. Андрей выглянул из-за угла. До собора, что возвышался почти в центре Полоцка, было всего шагов триста. Три перекрестка. На каждом из-за домов точно так же, как он, выглядывали люди в немецких шлемах. А на самом дальнем — еще и стреляли в сторону храма. Князь понял, что шансов пробиться к церкви никаких. Можно со славой погибнуть, продираясь вперед, но вот прорваться…
Между тем в планах думного дьяка значилось, что за каждого убитого русского витязя полякам придется отдать не меньше десяти своих шкурок. Просто сгинуть, забрав каждому всего лишь по одному, по два врага — это путь к разгрому.
Долго размышлять Андрею было некогда: через пролом вливались в город новые и новые сотни захватчиков, которые в любой момент могли оказаться на ближних улицах, за спиной и даже впереди.
— Идем к реке! — приказал он. — Стрельцы последними. Вперед!
Через несколько минут его маленькая рать прошла через Тайницкие ворота к берегу, к торговым причалам. Андрей приказал занимать все ладьи, струги и лодки, готовить к отплытию. Но не отчаливать, пока суда не будут заполнены до упора. Первыми ушли на другой берег горожане — на плотно забитых людьми лодках. Струги тоже оседали с каждой минутой: из Тайницких ворот постоянно выходили по одному и малыми ватажками защитники города, почти все — в крови, посеченные, раненые. Вскоре с двумя сотнями служивых людей на берег вырвался и сам воевода Волынский. Все вместе, одной ладьей, они и отплыли. Но и после них к реке еще выходили и выходили ратные люди, забирались в струги. Только ближе к вечеру из ворот появились наемники в кирасах. Выстрелами из пищалей стрельцы загнали их обратно за стену, после чего и сами ушли на корабли, отчалили. Примерно на версту спустились вниз по течению — чтобы не высаживаться на глазах у врагов — и повернули к берегу.
Примерно так, оказалось, думали и все остальные — уткнувшись в отмель за узким ивняком, стрельцы обнаружили обширный лагерь, в котором приходили в себя бывшие защитники Полоцка. Теперь Андрей мог примерно представить себе, во что вылилась эта трехнедельная схватка. Через Западную Двину вырвались примерно четыре сотни стрельцов и боярских детей и не меньше тысячи самих горожан. А может, вырвутся и еще — издалека продолжала доноситься приглушенная канонада, Потери, получалось, выходили примерно такими же. Четыре сотни служивых, где-то полторы тысячи горожан.
Польская армия потеряла в безумных атаках султанских наемников не меньше трех тысяч воинов и, наверное, что-то около полутысячи немецких. Соотношение не столь хорошее, как хотелось бы, но уже кое-что. Это ведь еще только самая первая стычка.
На юге поднимались к небу клубы черного дыма. Это горел древний город Полоцк, лишь на два десятилетия получивший глоток свободы и опять попавший под гнет польского рабства. Там, в соборе Святой Софии, еще продолжали сражаться горожане и стрельцы, которые погибнут вместе с владыкой Киприаном. В городе остались и все воеводы, кроме князя Волынского, что сидел теперь на берегу с перевязанными рукой и головой.
Однако и захватчикам Полоцк не принес ничего, кроме большой крови и маленького морального удовлетворения. Как писал польский историк Казимир Валишевский: участники похода в своих дневниках с горечью признавали, что не нашли во всем городе ничего ценного, кроме древней Полоцкой библиотеки. Европейские цивилизаторы, превыше всего на свете боявшиеся книг и архивов, библиотеку, разумеется, немедленно сожгли.
Урук-бек с полусотней татар нагнал думного дьяка на полпути к Соколу, спешился, пошел рядом:
— Здрав будь, Андрей Васильевич! Чего невесел?
— А чего мне веселиться, бек? Полоцк сгорел, половина людей потеряна, уцелевшие все побиты изрядно. Стрельцы, что со мной, это самые крепкие. Остальные вместе с воеводой Волынским на Великие Луки отправились — раны лечить.
— А мы ляхов побили преизрядно, — похвастался татарин. — Мыслю, в разных местах не меньше полутысячи неверных вырезали. [26] Коней много взяли, доспехов крепких, возком, прочего добра разного. Казаки же который раз обозы из Польши выводят и до дома отсылают. Мыслю, им там ныне весело.
— Будет и на твоей улице праздник, Урук-бек. Дело наше еще не окончено. Так что разбивай людей на сотни и тропинки окрестные, как прежде, сторожите. Коли армия чужая пойдет али полки крупные, то пропускайте. Дозоры же или отряды малые — тех вырезайте под корень. Нечего им по нашей земле бродить.
— Как скажешь, княже! — Татарин ускорил шаг, уже примериваясь к близкому стремени. — Великому государю для нас служить в радость!
Конная полусотня отвернула, через поле умчалась в ближнюю рощу и исчезла под кронами.
— Кому война мачеха, кому мать родная, — вздохнул стрелец, провожая их взглядом.
— Зато смерть у всех общая, — ответил ему Андрей. — Никого вниманием своим не обойдет.
Поздно вечером они добрались до Сокола, вошли в ворота и буквально упали за воротами в заготовленные гарнизоном на зиму сено и солому. Все устали до такой степени, что не могли даже есть и пить, засыпая на ходу.
На рассвете думного дьяка узнал среди стрельцов князь Шеин, с коим Зверев познакомился еще на совете у Молодей. Он был совсем молод, даже борода толком не выросла и больше походила на легкую опушку по подбородку. Острый нос, ярко-синие глаза. И вечный насморк, вынуждающий то и дело подтирать нос. Ныне, правда, бородка загустела и порыжела, но вот носом он хлюпал, как и прежде.
— Андрей Васильевич?! Откуда ты здесь, княже, какими судьбами? Сказывали, тебя государь в Разрядный приказ определил!
— Вот я здесь и нахожусь по делам разрядным, Василий Борисович. По делам разрядным, порубежным, местническим.
— Да, я слышал, — кивнул воевода. — Это ты так ловко татар и казаков разослал, что к османскому псу ни единый обоз за месяц не дошел. Отчего же ты в Полоцк забрался? Нечто с руки думному дьяку самолично саблями махать? Твое дело — пером да бумагой сражаться.