— Наклонись, достойный, закрой глаза и не двигайся, — попросила она.
Замерла. Развела руки. Едва слышный шепот прошелестел ропотом свежей листвы.
Он повиновался, свесил голову, замер.
Монахиня взывала к Всевышнему, пусть изольет свою милость в ее раскрытые ладони, пусть наделит силой исцеления. Ну надо же! Беспокоить Всевышнего из-за какого-то фурункула! А впрочем, почему Всевышнего лично? У него там наверняка определенный запас магической милости и в подчинении расторопные ангелы, те самые, что так вовремя подставили Бетрезена — вот они и изливают в ладони монахинь и магов потоки полученной от Всеотца великой силы — надо только, чтобы шепот был достаточно горяч, а о чем попросят, неважно в принципе. Фурункул равен пронзенному сердцу.
А потом мыслей не стало — почудилось Ренарду, что он уже не в мрачной зале укрепленного замка, а на берегу реки в теплый солнечный день, лежит на песке и солнечный лучи согревают кожу…
— Ну, вот и все, — долетел до него голос Цесареи.
Ренард открыл глаза. Девушка стояла чуть поодаль, глядя в пол — на узор красно-зеленых пятен, будто пыталась что-то особенное разглядеть в игре света. Сейчас она показалась Ренарду еще более бледной, чем прежде. В имперских землях монахи каждый год обыскивают крестьянские лачуги да дома обедневших сквайров, ищут младенцев, наделенных магической силой, а отыскав, забирают у родителей, оставив взамен кусок пергамента с благодарственной записью самого Великого инквизитора. Клочок пергамента — вот и все, что остается у родителей вместо ребенка.
Ренард поднес руку к шее. Там, где все предыдущие дни бугрился мучивший его фурункул, не обнаружилось ничего кроме едва ощутимого под пальцами шрамика. А, главное, больше не было боли.
— Отличная работа, нет, правда, отличная! — восхищенно проговорил Ренард. — Однажды мне пронзили руку стрелой, другой раз я получил мечом по башке — правда, плашмя. В третий раз… ну про третий раз лучше не рассказывать юной девице. Так вот, те три раны не идут ни в какое сравнение с треклятым фурункулом.
— В третий раз тебе попали стрелой в ягодицу, — сказала Цесарея без тени улыбки.
— Ну да, было такое дело, — хмыкнув, подтвердил следопыт. — Очень неприятная рана, даже подлеченная служкой, — придешь в таверну и стоишь как идиот у стены, ешь бобовую похлебку стоя и делаешь вид, что тебе до зарезу надо глядеть на улицу. Но с фурункулом, с этой дрянью, еще хуже. Сколько раз я желал, чтобы эта гадость вскочила на языке Бетрезена.
— Не поминай имя Падшего! — в ужасе воскликнула Цесарея и отступила в тень.
— Да что плохого, если у повелителя Преисподней вскочит фурункул на языке? Ладно, ладно, не буду при тебе больше ничего такого говорить.
Он направился к двери, но, прежде чем уйти, оглянулся.
Девушка по-прежнему стояла, не двигаясь, а красные и зеленые пятна света лежали на подоле ее тяжелого платья-доспеха.
«Интересно, как она в этих ужасных тряпках поедет верхом на лошади? — подумал следопыт. — Надо будет выбрать ей хорошего скакуна, привыкшего таскать на хребте рыцаря в полном вооружении».
* * *
Ренард вышел из замка на городскую площадь. Отсюда паутиной разбегались во все стороны десятки узких переулков.
Когда подъезжаешь к Леонидии, ее белые стены под голубой черепицей издалека кажутся несказанно красивыми. Другое дело вблизи — побелка серая, местами штукатурка обвалилась, обнажив потемневшую от времени кладку, а черепичные крыши поросли мхом. По краям крыш черепица вообще разбилась, кажется изглоданной неведомым чудовищем, а синие ее осколки мелькают там и здесь в грязи на улицах, будто частички грустного осеннего неба. В этой грязи роются куры и валяются в лужах свиньи. Вернее, рылись и валялись. Теперь, когда каждый день в городе появляются беженцы и солдаты, всю уцелевшую скотину держат под замком. Отчаявшиеся горожане прячут все — припасы, одежду, металлическую посуду, деньги, белье, девчонок, чтоб не приглянулись солдатне, мальчишек, чтоб не умыкнули в поредевший в боях отряд. Но все усилия напрасны — добро находят и отбирают, девчонок раскладывают прямо в родительской спальне, а безусым пацанам выдают форму да луки и отправляют в бой.
Леонидия — типичный маленький городишко, который война навсегда может стереть с карты Невендаара, и никто не узнает даже, где именно он находился.
Мимо проехала телега, запряженная рыжим мерином — плотный запах конского пота, смешанный с запахом навоза, шибанул в нос. Лошадь вел под уздцы парень в нелепой войлочной шапке. На телеге везли какой-то жалкий скарб, и ехали, сгрудившись вокруг двух женщин, дети. За телегой, опираясь на суковатую палку, шагал старик в желтой рубахе. Штаны его, доходившие до колен, превратились в лохмотья, а босые ноги покрылись черной коростой грязи.
— Откуда? — окликнул старика Ренард.
— А зачем тебе? — отозвался тот, подозрительно уставившись на лохматого парня в рыжем камзоле, с кожаной, украшенной медными бляхами перевязью, на которой висел тяжелый меч, а из-за спины выглядывало оперение многочисленных стрел, плотно набитых в большущий колчан. Разумеется, старик узнал по экипировке следопыта, но от этого не сделался более приветливым.
— Ищу подходящую дорогу на Ниинорд, — уточнил Ренард.
— Зачем?
— Помощь должен доставить нашим.
— Мы с берегов Луциана, — нехотя сообщил старик.
— Далековато шли. Почему не в Ниинорд?
Старик посмотрел на него, как на деревенского дурачка.
Ничего не ответил, только сплюнул — плевать старику было удобно: спереди не хватало трех зубов. Следопыт улыбнулся: иногда приятно, когда твои слова подтверждаются, даже вот так, плевком.
* * *
На деревянной вывеске, что болталась на медных цепях, изображен был толстый монах с кружкой в руке. Монах на вывеске был вылитый казначей — такое же остро выпирающее пузо, такие же обвисшие щеки и лысая голова. Вывеска не вдохновляла, но иной таверны в Леонидии не было, и Ренард вошел.
Оказалось, заведение довольно приличное — дубовые столы и стулья, каменный только что вымытый пол слегка парил. Под потолком — бронзовый светильник, в дневное время погашенный, но оплывшие накануне свечи уже заменены новыми — из белого воска. Окна, выходящие во двор, открыты, и кусты цветущего жасмина заслоняют неприглядные кирпичные стены конюшни.
Ренард сел у окна, заказал жареного цыпленка и бутылку вина. Потом достал из сумки старую, еще отцовскую карту, нарисованную на большом куске мягкой кожи, и развернул на дубовой столешнице. Но даже яркий солнечный свет не помогал точно разглядеть изрядно полинялые надписи. Впрочем, разглядывать было особенно нечего. Ренард и так знал, что дорога предстоит самая что ни есть путаная, придется следопыту изворачиваться ужом, чтобы протащить за собой весь отряд к этому самому Ниинорду.
Рыцарей, что должны были сопровождать Цесарею, он уже видел. Отряд безусых юнцов, бывших сквайров, которым всем чохом пожаловали рыцарское звание, наскоро проведя посвятительный обряд. Если и коснулась их магия, то совсем чуть-чуть, не проникнув в сердце и не добавив сил. Скорее всего, никто из рыцарей еще не принимал участия в серьезном бою, разве что дрались как петухи друг с другом на тупых макетах. Да, по нынешним временам любого сквайра готовы сделать рыцарем, чтобы он как можно быстрее умер во славу Империи.