Над лесом висела, не давая ни капли света, бледная круглая луна; мутные лоскутья облаков затягивали ее до половины. «Полуголая луна», — почему-то подумал Станко. Отогнал навязчивое воспоминание о Виле. А вслух сказал:
— Мы в беззаконных землях, да?
Илияш запустил пальцы в бороду, пробормотал чуть виновато:
— Не удалось обойти, понимаешь ли… Не везет.
В который раз с начала путешествия они сидели, сгорбившись, у догорающего костра.
— А князь… Не колдун, часом? — ни с того ни с сего спросил Станко.
Илияш вздрогнул. Спросил настороженно:
— А с чего ты взял?
Станко недобро усмехнулся:
— Да не везет, говоришь… А мне сдается, сама земля нас толкает, куда хочется ей. Прямо крысе в глотку…
— Ну-у, — протянул Илияш как-то неопределенно, — князь-то уж точно тут ни при чем…
— Откуда ты знаешь? — тут же взвился Станко.
Его собеседник пожал плечами, уклоняясь от разговора, и парень снова подумал, что Илияшу известно про князя куда больше, нежели полагается знать простому браконьеру… Он не удержался от вопроса:
— А правда… Слышал я, что князь умеет чужой облик принимать… Оборачиваться… В женщину превращается, в ребенка, ходит среди людей да высматривает…
— Чего высматривает-то? — Илияш, кажется, удивился.
— Ну, мало ли…
Браконьер фыркнул:
— А волком не перекидывается, не слыхал?
Смеется, с обидой подумал Станко. Опять смеется.
— Не обижайся, — вздохнул Илияш. — Но то, что умеет и чего не умеет князь Лиго, ты у князя спроси, ладно?
Помолчали. Костер догорал; пора было устраиваться на ночлег.
— А твоя мать, наверное, красавицей была? — проронил Илияш, вороша красные пульсирующие угольки.
После памятного случая в трактире Станко впервые услышал от него упоминание о своей матери.
Обрывки облаков лениво тянулись по диску луны.
— Да, — отозвался он глухо, — была красавицей.
— Черноволосая, как ты?
— Нет, — буркнул Станко сквозь зубы, — у нее были светлые волосы…
— Значит, ты по масти в отца пошел?
Станко отвернулся и свирепо сплюнул.
— Ну хорошо, — тут же примирительно отозвался Илияш, — хорошо… Наверное, к матери… сватались? Когда ты был маленький, а?
Станко крепко-крепко обнял колени. Ткнулся в них подбородком. Когда-то он умел сидеть так часами — в сарае, или на печке в темном углу…
— Ты не понимаешь, — сказал он тихо. — Не понимаешь. Она…
Ему вдруг захотелось плакать. Луна выползла из-за туч; Станко вспомнилась колыбельная, там говорилось про зайца, который увезет мальчика прямо на луну…
— Она родила ребенка в девичестве, — прошептал Станко, обращаясь к луне. — Это было… Хуже смерти. Ее с животом посадили на цепь у колодца… Чтобы все плевали, кто мимо идет. Такой обычай… И плевали! Она поначалу желала ребенку, то есть мне, смерти… Но я не умер.
Он перевел дыхание.
— Разве она не любила тебя? — спросил Илияш, и тоже шепотом.
Станко усмехнулся через силу:
— Еще как любила! Как станет обнимать… Конфеты, сладости, лучший кусочек… А жили-то бедно… Сама худая, как щепка, того и гляди, ветром унесет… Я, пока маленький был, не понимал ничего, жрал все это… Потом только соображать начал, отказываться стал, назад отдавать…
Он замолчал на полуслове. Вспышки горячей нежности сменялись у матери приступами раздражения, и, жалея ее, он то и дело обливался слезами, забившись под кровать.
— Бедно, говоришь, жили? — Илияш все ворошил уголья, глаза его были опущены.
— Да… Она, знаешь, ужасно гордая была. Ни от кого помощи не принимала…
— Так предлагали, значит, помощь?
Станко скривил губы:
— Был один купец… Уже на моей памяти… Часто ходил, и все с подарками… То смолка с благовониями, то светильник особенный, то мне игрушку…
Он снова задумался. Перед ним, совершенно осязаемая, появилась вдруг маленькая повозка на колесах — как настоящая, со шкатулку величиной, с двумя оглоблями, с высокими бортами, на одном из которых нарисована сова, а на другом — цветок… И запах, запах лака, свежей краски! И как он принял игрушку в дрожащие руки, и повернулись маленькие крепкие колеса, будто просясь в дорогу… И он уже забыл обо всем на свете, готовый ехать в дальние края, когда руки матери выдернули невиданное чудо из его инстинктивно сжавшихся пальцев, и голос ее сказал ровно, безжалостно:
— Спасибо, господин Анс. У малыша уже есть игрушки.
И купец ушел, удрученный, с повозкой под мышкой! И как глупо, как странно выглядывали маленькие колеса из-под руки этого большого, грузного, богатого человека! А у Станко действительно были игрушки — крашенная говяжья кость и пустая катушка из-под ниток…
— …Отказала мать купцу? — спросил Илияш.
Станко опустил голову:
— Да не одному ему… Мельник тоже ходил, и даже один актер из балагана…
— Вот как, — протянул Илияш с непонятным выражением.
— Гордая она была, — сказал Станко со вздохом.
…У соседки был фарфоровый синий петушок, однажды она, увидев на улице хмурого Станко, зазвала мальчика в дом… У петушка снималась головка, вовнутрь можно было залить воду, а потом наклонить его, как чайничек… И тогда из золотого клюва струйкой бежала вода.
Очарованный Станко снова и снова проделывал эту операцию, когда на пороге встала разъяренная мать. Слова, которыми она обозвала соседку, были страшными и непонятными. Он испугался и заплакал, и мать, вырвав у него из рук петушка, сгоряча отвесила сыну подзатыльник:
— В твоих жилах дворянская кровь, да как ты смеешь побираться!.. А ты, — это обомлевшей соседке, — только посмей еще раз затащить его к себе!
С тех пор Станко и соседка избегали друг друга.
— …Значит, — снова вторгся в его мысли браконьер, — она хранила верность князю?
— Может быть, — сказал Станко сквозь зубы. — Она не хотела… Не хотела забывать свою ненависть. Она его ненавидела.
— Всегда?
— Всегда. Все годы.
…Дрожит огонек свечки, какая-то ткань колышется, темно… Голос матери издалека: «Люли, люли, баю, бай… Поскорее засыпай… Серый пес, белый кот… Заяц скоро увезет… На луну нас увезет…» Всхлипывания. Пауза, он приоткрывает глаза, песня длится: «Из-за гор, из-за болот… Твой отец… к тебе придет… Из-за гор, из-за болот… К нам, сынок, отец придет»…
— …А с каких лет ты себя помнишь, Станко?