— Пей, Юстин. У нас еще много времени. Целая вечность впереди.
* * *
Вечность.
Юстин отвык от вина. В бытность свою разбойником он пивал напитки покрепче.
Он от многого отвык.
Догорали тусклые свечи, похожие на ночных бабочек. Ос, Хозяин Колодцев, молчал, и Юстин молчал тоже. Это было глубоко понимающее, незыблемое, как небесный свод, молчание.
Далеко на площади — и рядом, на белой стене — искусный палач заканчивал свое действо над еще живыми останками человека.
Юстин пил, запрокидывая голову, у вина был вкус полыни пополам с диким медом. Хозяин Колодцев смотрел на маленькую тусклую монетку, видневшуюся из-за выреза рубашки.
Истекало время.
— Чего бы ты хотел напоследок? — спросил Хозяин Колодцев.
— Увидеть, — сказал Юстин. — Только увидеть.
— Смотри, — сказал Ос.
Юстин обернулся.
Белой стены со страшным рисунком не было. Была трава; был туман, до половины заливший невысокие стволы яблонь.
Было лето. Был рассвет. И над землей вставало столько запахов, что каждый вздох становился аккордом.
Июнь.
Навстречу Юстину шла по траве девушка в светлом платье, босая, круглопятая, с русыми волосами до плеч. Юстин смотрел, ежесекундно боясь, что наваждение исчезнет; а она шла, шагала легко и уверенно, будто каждым своим шагом утверждая и это утро, и этот сад, и эту жизнь.
Она шла, вытянув вперед руки, сложенные лодочкой, и в ладонях у нее горкой лежали бело-розовые крупные черешни.
Юстин смотрел.
Девушка подошла совсем близко. Протянула черешни; он видел, как поблескивают глянцевые бока, отражая солнце, отражая Юстина — восемнадцатилетнего.
Он поднял глаза — преодолевая страх, усмиряя надежду.
Девушка смотрела серьезно, без улыбки. По-доброму. Светло. И еще — Юстину показалось — понимающе.
Она смотрела, склонив голову к плечу; ему так хотелось, чтобы она разомкнула губы.
— Был ли я прав? — спросил он шепотом.
Она печально улыбнулась.
И все померкло.
Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
Волшебный роман
Сладкое пламя гортань распирает.
Будто случайно оброненный кубок
Земля ускользает.
Арм-Анн
Его шаги гулко отдавались в тишине, долго метались коридорами, ударяясь о невидимые в темноте стены.
Потом звук стал глуше — кожей лица он ощутил едва уловимое затхлое дуновение и ускорил шаг.
Стены расступились. Свет уже не достигал их, хотя факел горел ровно и ярко. Сводчатый потолок тоже терялся во тьме.
Он бывал здесь немыслимое число раз. Откуда же снова это навязчивое ощущение чьего-то присутствия, разве не канули в землю те, чьи имена высечены здесь, на камне?
Факел выхватил из темноты неправильной формы колонну — тяжелую, приземистую. Поверхность ее казалась покрытой сетью замысловатых кружев.
Откуда знает лист на дереве, когда вырываться из почки? Когда оборачиваться к солнцу, когда менять цвет и падать под ноги живущим? Разве самый последний лист не продолжает веточку, не продолжает ветвь, не продолжает ствол, разве самый наипоследний листочек не есть посланец корней, которые и видеть-то дано не всякому?
Он провел рукой по избороздившим камень древним письменам.
«И воззвал могущественный Сам-Ар, скликая союзников, и был его рев подобен голосу больного неба, и были его слова горьки, как отравленная медь. Сзывал он детей своих под свое крыло, и племянников, и всех родичей, носивших огонь… И была великая битва, и пали под ударами Юкки дети его, и племянники, и родичи, исходящие пламенем… Огляделся Сам-Ар и увидел чудовищного Юкку, снова поднимающегося из воды… И сразились они, и солнце закрыло лик свой от ужаса, и звезды бежали прочь, и ветер, обожженный, ослабел и рухнул на землю… Непобедим был Сам-Ар, и одолевал уже он, но Юкка, да изведет проклятие его имя, исхитрился подло и захлестнул в петли свои Сам-Ара, и увлек в пучину, и угасил пламя его, и обезоружил его. Так погиб могущественный Сам-Ар, и помните, потомки, чья кровь питает вас»…
Он читал с трудом — кое-где текст истерся, осыпался, хоть много веков его не касались ни солнце, ни дождь, ни ветер.
Надо решаться, подумал он устало. Все сроки прошли. Надо решаться, и то, что должно быть совершено, да свершится. «Чья кровь питает вас»…
Он обошел приземистую колонну кругом — на другой ее стороне высечен был рисунок — огромный, прекрасно сохранившийся: хлестали морские волны, поднималось из глубин отвратительное, вселяющее ужас чудовище, а над ним вился в небе огнедышащий дракон.
«Чья кровь питает вас»…
Надо решаться. Необходимо. Ведь это всего лишь ритуал, тягостный, но совершенно безобидный. Всего лишь ритуал.
Сквозь темноту он прошел к другой колонне, такой же массивной и бесформенной. Поднес факел, вглядываясь в знаки, символы, обрывки текстов…
«Дни… прославится… опустошает… имя Лир-Ира, сына Нур-Ара, внука… его преуспеяние в промысле».
Преуспеяние…
Обратный путь он проделал решительно, даже поспешно. Переходы замка были известны ему с колыбели, при случае он мог обойтись бы без факела — свет был необходим ему только для того, чтобы разбирать вырезанные на камне письмена.
В большой и пыльной комнате, где узкое окошко нехотя цедило серый свет, он погасил факел и подошел к большому надтреснутому зеркалу.
Надо решаться.
Явился из глубин памяти сладкий цветочный запах, потемнело в глазах, тугой волной накатила тошнота, и только отчаянным усилием воли ему удалось справиться с собой.
Проклятая слабость…
Он провел рукой по тусклой зеркальной поверхности, стирая толстый слой пыли.
Из мутной глубины на него глянул узколицый темноволосый человек, невысокий, худощавый, чем-то подавленный и удрученный.
Надо решаться.
Он снова провел ладонью — зеркало засветилось изнутри. Зарябили блики, цветные пятна, появилась большая лошадиная голова, потом копыто… Колесо повозки…
Подавшись вперед и нахмурившись, он вглядывался в сменяющие друг друга картины.