— Убирайся, — предложила зверушка.
Я поднес глиняный муляж прямо к льдистым глазам на ниточках:
— Видишь? Сейчас я приду к тебе под землю. С этим. Ты не в состоянии мне помешать.
— Убирайся! — рявкнула зверушка совсем уж бескомпромиссно. Мох перед дырой в земле зашевелился; я прикусил язык.
Ондра Голый Шпиль был неприятным, лишенным фантазии человеком. Из-под земли, подобно весенним цветам, лезли, извиваясь, железные крючья, иззубренные лезвия, искривленные острия. Лезли, решеткой перекрывая вход.
— Глупо, — сообщил я мягко. — Я все равно до тебя доберусь, Препаратор. Побереги силы. Вспомни то приятное, что было в твоей жизни… Может, ты любил кого-то? Птичку? Рыбку? А, Ондра? Расслабься и постарайся смириться с неизбежным, я ведь уже иду…
И я воздел над головой глиняную куклу — будто мать, впервые явившая младенца пред ясны очи папаши; я и в самом деле испытывал сейчас эйфорический восторг. Все сильные чувства, прежде мною испытанные, ни в какое сравнение не шли с этим пьянящим ощущением — я был властен над тем, кто сильнее меня. Я держал в руках его жизнь и смерть. Я вступал в его жилище носителем справедливости, возмездия, Кары.
Небрежным щелчком я проделал в железном заграждении неровную, с оплавленными краями дыру:
— Будешь пугать меня, Ондра? Я ведь по твою сову пришел, я долго искал тебя, препаратор… Я иду!
И, пригнувшись, влез в дыру.
Если кротовый ход под землей выглядит как-то иначе — что же, я ничего тогда не понимаю в кротах. Правда, тот, что торил здесь дорогу, был ростом чуть-чуть повыше меня — крупный крот. И старательный — стенки были гладкие, будто отшлифованные, даже свисающие с потолка корни выглядели ухожено, почти уютно, неплохое местечко облюбовал себе господин Голый Шпиль…
— Ты готов, Ондра? Ты уже выбрал, как тебе умирать? Я не собираюсь мучить тебя слишком долго… А раскаявшись, и вовсе можешь заслужить мгновенную смерть… Подумай. Время есть… Но уже мало…
Ход резко пошел вниз. Я едва не ухнул в черную яму, вернее, в бурую, потому что падающий снаружи свет остался далеко позади, и мое ночное зрение вступило в полную силу.
Железная лестница на отвесной стене.
— Так вот, Ондра… Ты ведь выручил меня, сам того не зная. Когда устроил несчастный случай князю Дри… то есть ты понял, о ком я. Ты позволил мне сэкономить Кару — я ведь только один раз могу воспользоваться ею, и этот момент наступил, наконец…
Снова коридор. Развилка — веером во все стороны; я насчитал пять ответвлений.
— Думаешь сбить меня с дороги?
И я презрительно сплюнул. Комочек слюны завис, мерцая, над самой землей, помедлил — и втянулся, как пушинка, во второй слева коридор.
— Лучше покайся, Ондра. Признай, что похищать людей против их воли, что уродовать их души — тягчайшее преступление. Ты погубил барона Ятера, отца моего лучшего друга…
Я запнулся. Хорошо бы бросить к ногам Ятера окровавленный клинок, и сказать что-то вроде: «Вот кровь человека, который убил вашего…»
Из какой-то щели выскользнул зверек вроде суслика. Встал на задние лапы, уставился глазами-бусинками мне куда-то выше бровей:
— Что тебе надо? Чего ты хочешь от меня? Я знать не знаю никаких баронов, я в жизни никого не похищал…
Я по инерции сделал еще шаг — и остановился.
Чего еще ждать? Конечно, перед лицом неминуемой расплаты все мы хитрим, лжем, изворачиваемся…
— Князя — да, я заморочил! — продолжал суслик. — Потому что если бы я его не заморочил, он бы меня предал. Не убей я его первым, он бы убил меня…
— Ондра, — сказал я проникновенно. — Что у вас получилось с князем — не моя забота, я не за князя мстить пришел… Но почему тогда, на приеме этом распроклятом, почему ты дернулся, когда камушки увидел? А?
— Дурак, — сказал суслик, по-прежнему глядя мне в брови. — Сам не знаешь, какую дрянь с собой таскаешь. Чужой глаз, чужая воля в камушках сидят, если не чуешь этого — болван… А еще внестепенной…
Я сжал зубы. Сладостное предвкушение вот-вот готово было покинуть меня. Собственно, оно уже меня покидало, оставляя раздражение и злость.
— Ондра, — сказал я. — Если ты не Препаратор — докажи. Выйди ко мне, покажи, что не боишься.
Суслик шире разинул рот; оказалось, он смеется. Зрелище получилось жутковатое.
— Ты… каратель, совой в темечко клеванный. Я выйду, а ты своему болвану шейку переломишь? Нет уж. Пещера большая. Ищи…
И суслик, странно закашлявшись, исчез все в той же щели.
* * *
«…Заботы о свекле и баклажанах, о ремонте водоводов, о здоровье овец не устраивали меня… Моя первая степень, столь редкая среди назначенных магов, требовала большего. Я решил сделать своим ремеслом информацию, хоть меня и предупреждали, что из всех магических субстанций эта — самая опасная и непредсказуемая…
Я потратил тридцать лет на напряженные изыскания. Я и моя семья жили бедно, почти впроголодь… Но успех, которого я добился, стоит потраченной жизни.
Я сделал это! Моя записная книжка — такая маленькая, что легко умещается в нагрудной сумке для документов — действует по принципу легендарной сабаи…
На самом деле в ней записаны всего три имени — моей жены и моих двух дочерей. Имена и некоторые сведения; как я радовался, когда в день рождения моей младшей дочери запись о возрасте переменилась, приходя в соответствие с новой действительностью! А в день свадьбы моей старшей дочери слово «незам.» сменилось на «замуж.»… Пусть со стороны это кажется смешным — но ведь дело не в масштабах! Дело в принципе! Я, человек, назначенный маг, своим трудом создал вещь, подобную сабае! Кто из наследственных магов может этим похвастаться?!
Любопытная деталь: когда я стою рядом со своей женой, запись в моей книжке гласит: «Сона Ветер, 48 лет, замуж. за Подаром Ветером, назн. магом 1-ой ст». Когда я отхожу на десять шагов, запись выглядит как «Сона Ветер, 48 лет, замуж. за Подаром Ветером». А когда я уезжаю куда-то далеко, от записи остается только «Сона Ветер, 48 лет, замуж», или вовсе «Сона Ветер, 48 лет». Не знаю, присуще ли сабае это чувство расстояния? Или это особенность моей рукотворной сабайки?»
* * *
Знай я заранее, что за прорва эта Мраморная Пещера — трижды подумал бы, прежде чем спускаться.
Я шел не по кротовому лазу уже — по широченной галерее, где могли бы без труда разминуться две груженые повозки. Вдоль стен тянулись толстые, похожие на дохлых удавов канаты — кое-где провисшие, кое-где и вовсе разорванные. Кто и для какой надобности развесил их — я не пытался и отгадывать. Время от времени попадались белые человеческие черепа: их, конечно же, раскладывали специально, это было своего рода искусство — поживописнее расположить среди камней и мусора головы неведомых бедолаг…