Во имя единой, сильной и могучей Германии Людвиг пришел к выводу, что объединение невозможно без мира и дружбы. А для того чтобы был мир, следует объединиться с постоянно угрожавшей нападением и Австрии и Баварии Пруссией.

Подобно одинокому воину между двумя ощетинившимися копьями армиями, Людвиг выступил с предложением мира, написав открытое письмо прусскому королю Вильгельму, в котором предлагал союз.

Символом мирного соглашения и союза Людвиг предлагал сделать замок в Нюрнберге, которым могли бы владеть на равных условиях Гогенцоллерны и Виттельсбахи.

Бедный, бедный король – народ не понял дальновидности его мирной политики. Вся его родня с отвращением, презрением и откровенным непониманием отвернулась от него.

Любой другой на месте Людвига, возможно, тут же отказался бы от борьбы. Но король предпочел вынести и этот удар, встретив его грудью. На этот раз он уже был готов к чему–то подобному, и новые неприятности не заставили его спасовать. Мир с Пруссией привел на сторону Людвига либералов, которые и укрепили его партию. Главой партии был выбран князь Хлодвиг фон Гогенлоэ [32] . Мало этого – в доказательство своих намерений, дабы последние не были истолкованы двояко, в 1866 году Людвиг пожаловал орден Святого Губертуса Бисмарку. Они встретились лично, для того чтобы обговорить ряд интересовавших их страны вопросов, и остались довольны обществом друг друга.

Сам же Людвиг был готов проклясть принесший ему столько горя и разочарования Мюнхен. С присущей ему решительностью король поклялся, что никогда уже больше не станет показываться перед мюнхенцами, управляя страной из какого–нибудь отдаленного замка и не общаясь с прессой.

* * *

– Король не принадлежит себе, – в шутку заметил тогда Людвигу один из его министров. – Как вы можете, затворившись в отдаленном замке, не принимать послов, не присутствовать на советах, не встречаться с родными?

– Замок Монсегюр, в котором Эсклармонда берегла Грааль, находился на вершине, на которую не мог подняться обычный смертный, если только ему не была дана на то помощь свыше, – улыбнулся в ответ Людвиг. – Помнится, однажды сам король Ричард Львиное Сердце, узнав о Граале, решил прорваться в Монсегюр и забрать его.

– И чем же закончилось дерзание английского короля? – спросил у Людвига министр.

– Горы сыграли с ним злую шутку: желая попасть в замок Монсегюр, он оказался в замке Дюрштайн, где его ожидала темница, – ответил Людвиг.

Театр одного зрителя

Король сдержал свое слово, перебравшись в замок Берг.

«Не будучи ни в чем виноват, Людвиг добровольно обрек себя на одиночное заключение», – говорили в то время о нем.

Король действительно вел довольно–таки странный образ жизни. Будучи писаным красавцем и предметом воздыхания дам, он вел жизнь отшельника, предпочитая ждать истинную любовь, а не довольствоваться временными отношениями и низкопробными интрижками. Любивший красоваться на публике, он приговорил себя к строгому затворничеству.

На долгие месяцы его единственным другом стал ручной лебедь, в компании с которым он целый день плавал по озеру.

Когда же тоска по невозвратному становилась невыносимой, Людвиг приказывал подать карету, садился в нее и заставлял кучера ездить по кругу. Покатавшись так несколько часов, он вылезал из кареты у небольшого, выстроенного прямо посреди парка станционного домика.

К карете подбегал заспанный смотритель, который низко кланялся, принимая документы короля.

– Добро пожаловать в Швейцарию, – говорил смотритель, широко улыбаясь путнику.

– Какое счастье. Я уехал из этой проклятой Баварии. Я смог! У меня получилось! – радовался Людвиг. Он стоял некоторое время, запрокинув голову и вдыхая запахи «Швейцарии». Потом вновь садился в карету или возвращался к замку пешком.

В такие дни хандра захватывала его целиком. Тогда он, облачившись в старинные латы и длинный плащ, приказывал воинам своего гарнизона построиться, после чего все седлали коней и скакали через лес, освещая себе дорогу факелами, в свете которых сияли старинные латы и развевались знамена знаменитых семейств Баварии и славных рыцарских орденов.

Часто становившиеся свидетелями невероятных кавалькад, простые крестьяне утверждали, что нередко рядом с королем и его переодетыми вассалами скакали призрачные рыцари далекого прошлого.

Таким образом король со свитой переезжал из замка в замок, веселясь от души и распевая забавные песни. На следующий день вслед за невероятным отрядом в новый замок спешили слуги Людвига, придворный театр и специально приглашенные музыканты. После того как посредством народа, скандировавшего: «Долой Вагнера и долой его оперы!», был изгнан Вагнер, Людвиг держал театр лично для себя, по собственному желанию заказывая новые постановки и выписывая исполнителей и художников. Так, в один прекрасный день Людвиг открыл для Баварии и всей прогрессивной общественности того времени замечательного театрального художника Паоло фон Жуковский [33] , сына знаменитого русского поэта Жуковского, который был занят у Людвига сразу же в нескольких спектаклях.

«Мой народ слишком много кричал о том, что я трачу деньги на зрелища, ему чуждые. Что ж, теперь, наконец, все встало на свои места. Я трачу деньги на себя одного, потому что я король. И потому что я один во всей этой проклятой Баварии понимаю истинное искусство – искусство Рихарда!»

По приказу короля королевская капелла и королевский придворный театр ставили спектакли, единственным зрителем на которых был сам Людвиг. План выпуска спектаклей и дни показов рассчитывались им самим по звездам. В назначенное время он приходил в зал и, благосклонно улыбаясь своим невидимым гостям, давал милостивое разрешение начать спектакль.

После чего смотрел, плача, рукоплеща и время от времени останавливая действие, прося повторить тот или иной эпизод, еще раз исполнить понравившуюся арию. В иные дни актеры были вынуждены играть для него днем и ночью.

При этом свет в зале был приглушенным или его вообще не было, сам же Людвиг предпочитал сидеть в полной темноте, благоговейно внимая представлению.

Зная любовь короля к театру и его дружеское расположение ко многим театральным актерам и актрисам, те стремились произвести на него наивыгоднейшее впечатление, портя таким образом настроение самому королю, который прекрасно видел, когда актер выкладывался на сцене полностью, а когда он играл для своего короля.