Я пожевал губами и прошептал неразборчиво что-то вроде: «Хыч-лать-ссс».
— Чего? — наклонился ко мне Василий Васильевич.
Вот придурок, я ж пел недавно — неужто он таких простых вещей не помнит?
— Хочу сделать заявление! — мстительно проорал я ему в ухо. — О том, как меня пытали сотрудники контрразведки! — Эх, жаль, во рту как в пустыне — ни капли влаги. Плюнуть и то нечем. Но за «полупидора» он ответит.
— Делай, делай, — насмешливо проговорил Василий Васильевич, — я тут вообще ни при чем. Локтев, холуйская душа, при задержании переусердствовал. Приказал Аристарху тебя вырубить. А тот и рад стараться. Это и протокол задержания подтвердил. Все-таки в гостинице брали, место людное… А потом ты на допросе уже себя не помнил. Такое вытворял… Наговаривал на себя, дескать, у меня смарагды в заднице, драться лез… Требовал досмотра, озабоченный… Но мы не в обиде. Даже вылечили тебя на казенный счет! — И лицо у него было такое, словно из собственного кармана заплатил.
Вот сволочь. Без мыла в любую щель влезет и вылезет, сухим из воды. Накрывается медным тазом мое заявление. Это, значит, он так Локтева подставил. Наверняка прямо не приказывал меня вырубать, чтобы при допросе с магическим жезлом не уличили, только намекнул. А Локтев для него каштаны из огня таскал.
Дверь распахнулась вновь, в палату суетливо заскочил одетый в черный мундир абориген. Халат его был солидно надет в рукава, на шее болтался фонендоскоп, захочешь — не перепутаешь: целитель, но тоже в контрразведке служит. Он недовольно посмотрел на Вась-Васю, но замечаний никаких делать не стал — тот и сам уже, широко улыбаясь и подняв руки в знак полной и безоговорочной капитуляции, отступал в сторону двери.
— Стишок, Василий Васильевич! — сказал я, и когда контрразведчик непонимающе остановился, выдал:
Скоро станет ясно всем:
Полу — я, а ты — совсем!
Плохой стишок, но лучше, чем ничего. И угрожающий, как я надеюсь… Вышел из палаты агент уже не таким довольным. А доктор, подержав холодную сухую ладонь у меня на лбу, убрав уже руку, вдруг жадно спросил:
— А это о чем стишок? Типа вы полудурок, а он совсем дурак? Или вы — получеловек, а он — совсем? У эльфов человек и дурак — синонимы?
— Стихи хороши тем, что количество интерпретаций может быть равно количеству интерпретаторов, — скромно ответил я.
Конечно, синонимы. Но не говорить же об этом целителю. А то ухо к копчику пришьет и скажет, что так и было.
— Слышал я о вас, больной, — захихикал врач. — Что вы Аристарху в рожу пукнуть изволили. Если взаправду, то ходите оглядываясь: зверь еще тот. На весь Ярославль известен.
Средневековье какое-то! Как может быть палач известен на весь город? Палач в цивилизованном городе должен вести себя тише воды ниже травы, а на вопрос: «Где работаешь?» — отвечать что-нибудь невразумительное, пряча глаза. Доктор, вероятно, имел в виду, что Аристарх в контрразведке известен… Слабое место всех профессионалов — они «широко известны в очень узких кругах»…
Все-таки вырвал я у судьбы этот шанс. Теперь репутация у Васи подмочена. То, что знает доктор, завтра… нет, сегодня уже станет известно всему городу. Прав был Виталя: целителя кормят частные визиты. А что он во время визитов рассказывать будет? Какие новости? Ежу ясно какие.
* * *
Магические процедуры нельзя было назвать приятными, но после них мне разрешили встать и проделали со мной несколько тестов. Я должен был сделать десять приседаний, попрыгать через скакалку. Хорошо, что от пола отжиматься не заставили. Выяснив, что голова не кружится, ничего не болит, обязав не пить два часа горячительных напитков, вколов напоследок какой-то дряни в то самое место, которое пропело Аристарху песнь отмщенья, доктор вызвал охрану, и меня отправили на выход — получать одежду, оружие, деньги, расписываться в сотне бумажек, и все это в трех метрах от открытой двери, через которую благоухали трава, деревья, небо, река… Пытка. Но все бумажки я прочитал от корки до корки, а деньги пересчитал тщательно. Вроде все на месте. Выйдя из вполне симпатичного, судя по фасаду, здания контрразведки и отойдя в сторонку, я проделал то, чего не решился сделать в «приемном покое»: вытянул из кобуры «чекан», проверил, все ли в порядке. Поверхностный осмотр не выявил каких-то дефектов, но не люблю, когда мое оружие кто-то чужой трогает.
Свобода! Слово-то какое!
Темницы рухнут, и свобода
Вас встретит радостно у входа!..
Именно что радостно! Понимали древние поэты толк в словах! А теперь — в гостиницу.
На входе задержался, присмотревшись к вывешенному специально для посетителей календарику. Вот гадство! Двое суток моей жизни Вась-Вася отъел! Вечер того дня, когда я в город въехал, день потом в больничке валялся, сегодня только отпустили! А чего он в больницу приходил, кстати? Есть у меня догадка, правда, не очень убедительная. Во-первых, сообщить мне, что жалобу на него подавать бесполезно. Во-вторых, он, скорее всего, из тех ребят, что поражения не признают никогда. И пришел он сказать мне лицемерное спасибо, что я его от Локтева избавил. Дескать, он-то сам в любом случае — в шоколаде. Почему не сказал тогда? То ли доктор помешал, то ли «спасибо» сказать язык не повернулся. И угрозы — это обязательный номер программы. Самое смешное, что не принимать их всерьез я не могу…
В номере я помылся, переоделся в чистое, внимательно рассмотрел себя в зеркале. Да нормальный вид, в сто раз хуже бывало. Рубаху теперь не надену. Пропиталась в тюрьме, сам не отстираю. Значит, надо гардероб пополнить, «казенку» сменить. В лавку зайду, хоть время убью, сколько там от двух часов осталось? А выпить сегодня надо обязательно. И Виталю помяну — научил, мерзавец, как камни прятать надо.
* * *
Столичные лавки отличались от провинциальных, например сеславинских, как «чайка» от «козла». В маленьких городах и селах легко можно было увидеть на одной стороне прилавка валенки, сапоги и галоши, а на другой — медовые пряники, орехи и клюкву, например с ежевикой, на вес. «Благоухание» сапожной ваксы сливалось с тонким запахом лесных ягод, превращая такое место для меня в источник недовольства, причину головной боли и дурного настроения. Не то в лавках столичных! Все отдельно, все имеет свое место. С суконным рылом в калашный ряд — ни-ни! Прям по поговорке! Приказчик, совсем даже не с «суконным рылом», а вполне интеллигентным, завитыми усами, набриолиненными волосами, в безупречно чистой косоворотке и жилете, казалось, сошел с картинки букваря. Он был уже немолод, но чрезвычайно подвижен и отвечал на вопросы раньше, чем я успевал их задать. Его лавчонка, носившая гордое имя «Ателье С. Волобуева», не только торговала готовым платьем, но и перешивала старые вещи, а также изготавливала новые на заказ. Специализировалось ателье на каждодневной, то есть полувоенной, одежде. Не брезговали, впрочем, и выходными костюмами. Рядом с прилавком на хрупкой стеклянной ножке стоял стеклянный же домик, как для канарейки. Только птички там не было, не было и возможности ей туда залететь: вместо двери там имелась довольно высоко расположенная узкая щелка, и сквозь стекло просматривалось, что в домике лежат монеты разного достоинства — есть и золотые.