— Ты чё это, рожа нечесаная, благородных людей беспокоишь?! Надрался уж где-то! А вот я тебя сейчас да в жандармскую! — начал накручивать обороты надувавшийся важностью дворецкий. — А ну, пошел отседова!
Но Четырнадцатый его уже не слышал. В его мозгу запоздалой догадкой «мигало» только одно слово: «Портал!»
Это был один из тех редчайших случаев в его жизни, когда он не знал, что делать.
Беспокойся не о том, чтобы создать благоприятные возможности, беспокойся о том, чтобы их не упустить.
Герцог Франсуа де Ларошфуко
1792 год. Санкт-Петербург
Ольга Александровна Жеребцова могла быть недовольна чем угодно, но только не той ролью, которая была ей уготована, казалось, с самого момента ее рождения. В свои не полные двадцать два года она излучала такой блеск славы, богатства, успеха и всеобщего поклонения, что этому могла позавидовать любая придворная красавица. На призывный, слепящий свет, исходивший от нее, слетался, как мошка на горящий в ночи фонарь, весь великосветский Петербург.
Не было сколько-нибудь значительного вельможи или собиравшегося таковым стать придворного, который не спешил бы оказаться в шумной толпе ее поклонников и почитателей. Который не стремился бы занять место в прихожей, перед золочеными дворцовыми дверьми, откуда должна была показаться Она. Который не томился бы надеждой подать ей конец случайно оброненной шали или оказать еще какую-нибудь, пусть самую незначительную услугу, лишь бы только предстать пред взором ее всегда насмешливых, пронзающих насквозь, невозможно-прекрасных глаз. Поговаривали, что сама императрица полюбила уединяться с ней в своих покоях, чтобы обсудить дела, которые мужским ушам обычно слышать не пристало.
Злые языки поговаривали, что всем своим невиданным успехам Ольга Александровна была обязана исключительно «головокружительному карьеру» ее родного брата — Платона Александровича Зубова. И в этом, безусловно, была доля истины. Однако достаточно было узнать Ольгу Александровну чуть поближе, чтобы признать — ее личные качества сыграли не менее важную роль.
Молниеносный взлет к вершинам власти и богатства всех Зубовых, даже на фоне других примеров эпохи екатерининских «временщиков», казался невероятным. Хотя если подходить к этому вопросу с философской точки зрения и помнить о том, что вряд ли что в жизни происходит «вдруг» или «случайно», следует заметить, что мало кто еще, кроме Зубовых, был в то время более «достоин» того, чтобы занять подобное положение.
И если все признавали, что дети у Александра Николаевича Зубова, ныне канцлера и обер-прокурора правительствующего Сената, и его благоверной супруги, Елизаветы Васильевны, как говорится, «удались на славу», то вот настало время, и Слава к ним и пожаловала!
Красота, как утверждали еще древние греки, есть не менее ценное проявление «божественного дара», чем добродетель или, скажем, доблесть. Разница заключается лишь только в том, что ежели прочие совершенства можно достигнуть с возрастом или развить в себе при известном прилежании и упорстве, то красота — она либо есть, либо ее нет! И если ее нет, то тут уж, как говорится, мало что можно поделать для исправления ситуации.
Не зря с незапамятных времен люди, наделенные этим «талантом», привлекали внимание и пользовались повсеместным преклонением наряду с богами и героями. Все понимали: «Сие есть дар Божий!» — а значит, и носитель этого дара — человек особый, отмеченный свыше. Ведь вся заслуга Париса только в том и заключалась, что он был необычайно красив. Никакими другими достоинствами он не обладал. А тот факт, что он, скрываясь за толстыми стенами Трои, навлек таким образом на родной город гнев диких ахейцев, так и вовсе указывал на трусость и низость его души. И все же одной лишь красоты ему оказалось достаточно, чтобы навсегда войти в сонм бессмертных героев, а три богини по собственному желанию явились именно на его суд.
Николай, Дмитрий, Платон и Валериан Зубовы были писаными красавцами. Но как бы доказывая, что это еще не все их достоинства, они, несмотря на сравнительно молодые годы, значительно преуспели по службе. Старший сын, Николай, был полковником конногвардейского полка. Дмитрий служил в том же полку секунд-ротмистром, что приравнивалось к званию майора в сухопутных войсках. Платон, даже до представления императрице, несмотря на свои двадцать лет, вот-вот должен был получить повышение в звании. Самый младший и, как все сходились во мнении, самый красивый, Валериан, от братьев не только не отставал, но где-то даже их превзошел, ибо служил адъютантом при штабе Суворова и находился у фельдмаршала на особом счету.
Поэтому осмелимся утверждать, что случай, который имел место во время Таврического вояжа императрицы, никак не повлиял на то, что произошло дальше. На наш взгляд, он всего лишь ускорил те события, которые и так должны были случиться.
1780-е годы. Алтуфьево. Поместье князя Салтыкова
Ревностное отношение отцов к своим дочерям общеизвестно. Порой в этом присутствует не столько здравый смысл, сколько слепая, всепоглощающая любовь, вызывающая беспокойство даже тогда, когда и почвы-то для волнений нет. К сожалению, у Александра Николаевича Зубова повод беспокоиться о судьбе дочери был.
В противоположностях находим мы подчас свое подобие, с изумлением понимая, что «вылитыми копиями» нашими оказываются чада противоположного пола. Зачастую все возьмет сын у матери, оставив отца своего настолько в стороне, что последнему ничего и делать не остается, как только почесывать в раздумьях затылок да хмуриться от того, что «не весть что люди могут подумать!». Или дочь вдруг окажется с самым что ни на есть отцовским, мужским характером. И если к тому же девица получилась привлекательной наружности, то горе всем, кто встретится на ее пути. Ибо не создала еще природа ничего более коварного и разрушительного, чем красавица с мужским складом ума.
Оленька Зубова, любимица Александра Николаевича, именно такой и уродилась. Но если матушка ее, Елизавета Васильевна, еще могла находиться в заблуждении по поводу характера ребенка, то отец чувствовал дочь с рождения. И с некоторым даже религиозным трепетом, крестясь незаметно на образа, не переставал удивляться, насколько она была его точной копией. И по характеру, и по привычкам, и по поведению. Ну, а уж зная себя, поводов беспокоиться за дочь у Александра Николаевича было достаточно.
Как и положено, бессонные отцовские ночи начались с достижением Ольги переходного возраста. В двенадцать лет Ольга выглядела на все шестнадцать, в пятнадцать — настолько уже налилась, настолько была готова к женской доле своей, что казалось: только ткни пальцем в пышные формы ее, и жизненные соки так и брызнут фонтаном. Большой знаток женской красоты, Александр Николаевич не без зависти смотрел на грудь дочери, ее длинные ноги и «совершенный», «фигурный» зад. «Ишь ты, кобылица-то какая вымахала!» — не без восхищения признавал отец. И если бы другой на его месте беспокоился о том, как бы подольше оградить свое чадо от неизбежного прозрения, Александр Николаевич догадывался, что ограждать надо будет не дочь, а от дочери. «Любовным аппетитом» она была в папеньку. Об этом ему намекнула еще ее кормилица Авдотья, крепостная Зубовых, обязанности которой в барском доме были гораздо более обширней, нежели те, о которых ведала простодушная Елизавета Васильевна.