«Ничего себе евроремонт отгрохали!» — Дмитрий хотел присвистнуть, но губы в «свисток» складываться не захотели.
Все стены украшали картины эротического содержания. На полотне напротив кровати был изображен кентавр, который овладевал пышногрудой и пышнозадой пастушкой, а может, нимфой. Пастушка довольно неохотно вырывалась из объятий чудовища, которое уже подмяло ее под себя. Несмотря на то что картина, как и все остальные, была выполнена в стиле Эдуарда Анри Авриля, что-то неуловимое заставило Дмитрия приглядеться к ней повнимательнее. Некоторое время он с интересом разглядывал этот экземпляр бесстыдства, пытаясь понять, что в картине «не так», помимо того, что эротика в ней уже явно соседствовала с порнографией. Было такое впечатление, что это коллаж…
«Точно коллаж! Ну да, конечно! Кто-то хорошо поработал в фотошопе…» — сообразил наконец Дмитрий. Теперь ему стало очевидным то, что его сразу так напрягло. Это была вовсе не картина, а огромная фотография, превращенная в каком-то графическом «редакторе» в «живопись».
«Извращенцы!» — подумал Дмитрий и перевел взгляд на лицо пастушки…
И тут его как будто ударило током. С полотна на него, скривив пухлый рот в бесстыжей усмешке, взирало хорошо знакомое ему лицо.
«Ленка!»
Дмитрий резко сел на кровати. Точнее, попытался это сделать, насколько ему позволила перина. Мгновенно, как будто это был какой-то сакральный зов или команда, на него со всей ясностью окончательно проснувшейся памяти обрушились подробности последних нескольких часов.
«Сайрус! Четырнадцатый! Мой айфон!..» — Дмитрий вспотел. Его вдруг окатила волна какой-то бесконтрольной, непонятной тревоги. Сердце заколотилось, кровь прилила к вискам. Ему показалось, что он опять задыхается. Дмитрий неуклюже забарахтался в перине, лихорадочно пытаясь выбраться из-под прилипшей к телу простыни. Он вдруг понял, что ему уже давно нестерпимо жарко. Да и воздух в комнате был какой-то незнакомый. Тяжелый, спертый, застоявшийся, наполненный какими-то незнакомыми и приторными ароматами. Ничего удивительного, что у него заболела голова…
Наконец он выбрался из постели. Из многочисленных зеркал на Дмитрия уставился взлохмаченный бледный человек, в белой ночной рубахе выше колен, с трясущейся челюстью и полными ужаса глазами. Дмитрий даже не сразу узнал себя.
«Э-э-э, брат, да это уже похоже на панику!» — Дмитрий сел на край кровати и попытался взять себя в руки.
«Лена, Ленка, Леночка… Цветочница ты моя, блин! Вот это да!» — Облечь свои мысли во что-то более толковое и «членораздельное» он не мог, а только пыхтел и отдувался и, как рыба, выброшенная на берег, глотал ртом спертый воздух. От внезапного и ясного осознания всего того, что с ним случилось, ему действительно стало нехорошо. На физическом уровне. Его подташнивало…
Дмитрий рванулся к окну. Он понял, что просто элементарно задыхается, что ему необходим глоток свежего воздуха. Но его ждало разочарование. Откинув портьеру, Дмитрий обнаружил, что рама сплошная, без какого-либо намека на форточку или что-то, что можно было бы открыть. Несколько секунд Дмитрий серьезно раздумывал, не разбить ли стекло. Но потом, решив, что это всегда успеется, как загнанный в клетку зверь, стал метаться по комнате, озираясь по сторонам.
«А где, черт побери, дверь?»
Неудивительно, что он ее не сразу заметил. Дверь была замаскирована под отделку стены и, если специально не приглядываться, ничем не выделялась. Хуже было то, что дверь явно заперли снаружи и никаких ручек или замков со стороны комнаты не было. Дмитрий заколотил кулаками в дверь. Но мягкая материя обивки смягчала удары настолько, что с таким же успехом он мог колотить в подушку, ожидая, что кто-то его услышит.
Однако физическая встряска немного разогрела его. Взгляд Дмитрия упал на графин, который кто-то заботливо оставил на столике. В графине была розовая жидкость, на поверхности которой плавали остатки льда. Дмитрий осторожно понюхал содержимое. Пахло клюквенным морсом. Игнорируя стоявший рядом бокал, Дмитрий поднял трясущимися руками графин и, капая себе на ночную рубаху, жадно припал к живительной влаге.
Стало намного лучше. Утерев рот, Дмитрий опять сел на кровать.
«Так…» — неопределенно начал он про себя, пытаясь как-то систематизировать мысли.
Дмитрий застыл на мгновение, затем встал и вернулся к окну, вновь откинул портьеру. Он уже прекрасно знал, что там увидит, но крупицы какой-то глуповатой надежды — что, может быть, это все-таки ему показалось, — все же теплились в его душе. Напрасно.
Он безмолвно взирал на открывшуюся взору панораму.
Безусловно, это был Петербург. За широким разливом Невы лежал, как ему и положено, Васильевский остров. Здание Императорской Академии художеств было трудно с чем-либо перепутать. Мимо этого здания они с Марго прогуливались почти каждый день, возвращаясь из Кадетского корпуса. Но дальше все было немного не тем, к чему он привык. За Академией художеств вместо прильнувших один к другому домов раскинулся большой парк, почти лес, на прогалинах которого здесь и там выглядывали своими колоннадами роскошные особняки. Судя по перспективе, которая открывалась взору, Дмитрий заключил, что он находится где-то на Английской набережной. Хотя картина была непривычной.
Благовещенский мост, который должен был располагаться по левую руку, отсутствовал. А справа, там, где как раз ничего не должно было быть, лежал перекинутый через Неву понтонный мост.
«Ну да, Благовещенский мост еще не построили, а это, стало быть, Исаакиевский, первый петербургский наплавной мост…» — машинально констатировал про себя Дмитрий.
Мощенная булыжником Английская набережная, раскинувшаяся внизу, была запружена изящными каретами и открытыми повозками и блестела от недавно прошедшего дождя. Вдоль парапета под зонтиками неспешно прогуливались пешие пары.
На периферии зрения, справа, в небе вдруг образовалось белое облачко, как будто какой-то великан пустил колечко табачного дыма.
«Над Нарышкинским бастионом…» — отрешенно отметил Дмитрий. То, что последует далее, он тоже прекрасно знал.
«Раз… два… три…» — машинально отсчитал он про себя.
Догнав изображение, деловито «ахнул» приглушенный расстоянием, но отчетливо слышимый пушечный выстрел с кронверка Петропавловской крепости. Послушно зазвенели в ответ стекла в раме.
«Полдень…» — отметил Дмитрий. Все в точности так, как и должно быть…
За исключением, пожалуй, только одного — одежда прогуливающихся пар принадлежала явно другой эпохе, нежели та, в которой он находился всего несколько часов назад. Ну и еще, пожалуй, того, что за окном в отличие от морозного воскресенья 13 декабря 1825 года стояла полураздетая от облетевшей листвы, дождливая петербургская осень.
Наше время. Санкт-Петербург. Академия Времени