Он умоляюще развел руками.
— Между нашими деревнями такое недоверие. Такое противостояние. Даже тебя в это втянули. Что я тебе сделал, почему ты мне не доверяешь? Я дал денег твоему отцу авансом, под землю, которая ему не нужна, — и тебе это подозрительно. Я предлагаю тебе работу в «Иммортелях» — опять подозрительно. Я хочу исправить отношения между двумя деревнями для блага моей семьи — еще более подозрительно. Э! — Он театрально воздел руки. — Ну скажи мне. В чем ты теперь меня подозреваешь?
Я не ответила. Его обаяние, развернутое в полный рост, было осязаемо, огромно. Но все равно я знала, что правильнее будет ему не доверять. У него были какие-то планы — я вспомнила про «Бриман-2», полгода назад уже наполовину построенный, а теперь готовый к спуску на воду, и вновь начала гадать, что же он задумал. Бриман тяжело вздохнул и потянул за концы воротника, чтобы ослабить его.
— Мадо, я старый человек. И одинокий. У меня была жена. Маленький сын. Я принес обоих в жертву своему честолюбию. Честно скажу, когда-то деньги для меня были важнее всего остального. Но деньги стареют. Приедаются. Теперь мне нужно то, что за деньги не купишь. Семья. Друзья. Покой.
— Покой!
— Мадлен, мне шестьдесят четыре года. Я плохо сплю. Я слишком много пью. Машинка начинает давать сбои. Я спрашиваю себя, не зря ли я жил, обрел ли я счастье, гоняясь за деньгами. Я все чаще и чаще задаю себе этот вопрос. — Он взглянул в сторону духовки. — Мадлен, кажется, твоя рыба готова.
Он надел рукавицы и вытащил макрель из духовки. Развернул фольгу и вылил на рыбу остатки маринада. Запах был точно такой, как я себе представляла, — сладкий, острый, восхитительный.
— Ну что ж, я вас оставляю, обедайте спокойно. — Он театрально вздохнул. — Ты знаешь, я обычно ем у себя в гостинице. Могу сесть за любой стол, выбрать любое блюдо из меню. Но аппетит у меня…
Он горестно похлопал себя по животу.
— Аппетит у меня уже совсем не тот. Может, пропал от вида всех этих пустых столов…
Я до сих пор не знаю, почему это сделала. Может, потому, что для жителя Колдуна не проявить гостеприимства — немыслимо. Может, потому, что его слова меня задели.
— Оставайтесь ужинать, — внезапно предложила я. — Тут на всех хватит.
Но Бриман внезапно расхохотался, оглушительно, живот его трясся от великанского смеха. Я почувствовала, что краснею, и поняла, что меня обманули, — вытянули из меня сочувствие, в котором совершенно не нуждались, и мое предложение его позабавило.
— Спасибо, Мадо, — сказал он наконец, вытирая слезы углом носового платка. — Ты невероятно добра. Но мне пора идти, э? Без труда не выловишь и рыбку из пруда.
На следующее утро, проходя мимо блокгауза, я нигде не увидела Флинна. Ставни были закрыты, генератор выключен, и никаких других обычных признаков того, что он дома. Заглянув в окно, я не увидела ни грязной посуды от завтрака в раковине, ни покрывала на постели, ни одежды. Мельком заглянув внутрь — в Ле Салане мало кто запирает двери, — я не обнаружила ничего, кроме застоявшегося запаха пустого дома. Что еще хуже — лодочка, которую он держал в устье etier, тоже исчезла.
— Должно быть, на рыбалку поехал, — сказала Капуцина, когда я зашла к ней в вагончик.
Ален согласился и сказал, что он, кажется, видел лодку Флинна, выходившую в море сегодня рано утром. Анжело тоже вроде бы не обеспокоился. Но Аристид насторожился.
— Несчастные случаи бывают, — мрачно заявил он. — Вспомните Оливье.
— Э, — сказал Ален. — Оливье просто был невезучий.
Анжело кивнул.
— Рыжий скорее сам натворит беды, чем в беду попадет. Он всегда приземлится на ноги, где бы он ни был.
Но день тянулся, а Флинн не появлялся, и я слегка забеспокоилась. Ведь он наверняка сказал бы мне, если бы собирался уехать надолго?
Когда он не появился к полудню, я на всякий случай пошла в Ла Уссиньер, где как раз собирался отплывать «Бриман-1». Очередь отдыхающих ждала в тени под навесом «Черной кошки»; сходни были уставлены чемоданами и рюкзаками. Я поймала себя на том, что машинально обшариваю очередь взглядом в поисках рыжего мужчины.
Флинна среди отъезжающих, конечно, не было. Но когда я уже собиралась повернуть обратно к эспланаде, я вдруг заметила в очереди знакомую фигуру. Лицо закрывали длинные волосы, но джинсы в обтяжку и майку-топик цвета хурмы нельзя было ни с чем спутать. У ног ее, как пес, лежал набитый рюкзак.
— Мерседес?
Она повернулась на голос. Лицо было бледно и не накрашено. Похоже, она только что плакала.
— Отстань, — сказала она и повернулась в сторону «Бримана-1».
Я озабоченно поглядела на нее.
— Мерседес, у тебя что-нибудь случилось?
Она, не глядя на меня, покачала головой.
— Тебя это не касается, Квочка. Не лезь не в свое дело.
Я не двигалась — молча стояла рядом и ждала. Мерседес тряхнула волосами.
— Ты всегда меня ненавидела. Так радуйся, что я уезжаю. А теперь оставь меня в покое, поняла?
Лицо под свисающими волосами выглядело несчастной кляксой.
Я положила руку на худое плечо.
— Я тебя никогда не ненавидела. Пойдем, я куплю тебе кофе, и поговорим. А потом, если ты не раздумаешь уезжать…
Мерседес яростно всхлипнула из-под волос.
— Я не хочу уезжать!
Я подняла ее рюкзак.
— Тогда пошли.
— Только не в «Черную кошку», — быстро сказала Мерседес, когда я повернулась в сторону кафе. — Куда-нибудь еще.
Я нашла маленькую кафешку на задворках Кло дю Фар и заказала кофе и пончики на двоих. Мерседес все еще не успокоилась и была на грани слез, но враждебность пропала.
— Почему ты решила сбежать? — спросила я наконец. — Я уверена, твои родители будут беспокоиться.
— Я не вернусь, — упрямо сказала она.
— Что такое? Это из-за того дурацкого свадебного платья?
Она вздрогнула. Потом невольно улыбнулась.
— С него все началось, да.
— Никто не убегает из дому только потому, что платье не подошло, — сказала я, с трудом удерживаясь от смеха.
Мерседес покачала головой.
— Не поэтому, — сказала она.
— А почему?
— Потому что я беременна.
Мне удалось вытянуть из нее всю историю с помощью уговоров и еще одного кофейника кофе. В этой девушке странно смешивались наглость и детская наивность — она казалась то гораздо старше своих лет, то намного моложе. Я решила, что это и привлекло к ней Жоэля Лакруа — самоуверенная игривость. Но, несмотря на короткие юбки и сексуальную браваду, Мерседес оставалась островной девушкой — трогательно, опасно невежественной.