Мы с Флинном затерялись в неразберихе. Толпа прошла совсем рядом, распевая, выкрикивая вопросы и размахивая фонарями, но нас никто не замечал. Каждый хотел первым оказаться на Ла Гулю; кое-кто на ходу хватал в деревне грабли и сачки, словно собираясь сразу приняться за очистку пляжа.
— Что происходит? — спросила я у Флинна, пока нас обоих увлекала толпа.
Он покачал головой.
— Пойдем посмотрим.
Мы дошли до блокгауза — удобной наблюдательной площадки. Под нами Ла Гулю кишел огнями. Несколько человек стояли с фонарями на мелководье, словно во время ночного лова. Вокруг них плавали какие-то черные силуэты, десятки силуэтов — плавучие, наполовину погруженные в воду, скрывающиеся под волнами. Издалека доносились крики и… неужели смех? Черные штуки было невозможно разглядеть в свете фонарей, но на мгновение мне почудилось, что они имеют правильную форму, слишком геометрическую для природных объектов.
— Смотри, — сказал Флинн.
Голоса под нами стали громче, еще больше народу собралось у края воды, кое-кто зашел в море до подмышек. Свет фонарей скользил по воде; отмели, если смотреть отсюда, сверху, имели зловещий зеленый цвет.
— Смотри, смотри, — сказал Флинн.
Люди совершенно точно смеялись, я видела, как они плещутся на мелководье.
— Что происходит? — вопросила я. — Это что, Черный прилив?
— В каком-то смысле — да.
Тут Оме и Ален принялись выкатывать странные черные предметы из полосы прибоя. То же стали делать и другие люди; предметы были около метра в диаметре, правильной формы. Издали они были похожи на автомобильные шины.
— Это они и есть, — тихо сказал Флинн. — Это Бушу.
— Что?! — Во мне словно что-то оторвалось и поплыло по воле волн. — Бушу?
Он кивнул. Лицо его было освещено странным светом, падавшим с пляжа.
— Мадо, это был единственный выход.
— Но зачем? Мы столько труда в него вложили…
— Сейчас главное — остановить течение, идущее к Ла Гулю. Убрать риф — и течение исчезнет вместе с ним. Тогда, если нефть дойдет до Колдуна, может, она обойдет Ле Салан. По крайней мере, хоть какой-то шанс.
Он вышел на отмель во время отлива. Ножницами по металлу перекусил авиационный трос, скрепляющий шины вместе. Работы на полчаса; начавшийся прилив доделал остальное.
— А ты уверен, что это поможет? — спросила я наконец. — Теперь нам ничего не грозит?
Он пожал плечами:
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Ну, Мадо, а ты чего ждала? — Он, кажется, слегка вышел из себя. — Я не могу дать тебе всё!
Он покачал головой.
— Теперь вы хотя бы сможете бороться. Ле Салан не обязательно должен умереть.
— А что Бриман? — тупо спросила я.
— Ему и на своей стороне острова забот хватает, некогда смотреть, что творится у нас. Последнее, что я о нем слышал, — он ломал голову, как бы это передвинуть стотонный волнолом за двадцать четыре часа. — Он улыбнулся. — Может, идея Жана Большого была ценнее, чем мы думали…
Его слова дошли до меня не сразу. Я так поглощена была своими мыслями о Черном приливе, что совершенно забыла про Бримана с его планами. Я ощутила внезапный прилив яростного ликования.
— Если Бриман тоже уничтожит свои волноломы, то все будет хорошо, — сказала я. — Приливы станут как раньше.
Флинн засмеялся.
— Пикнички на пляже. Трое отдыхающих в пристройке. Экскурсии в святилище, по три франка с головы. Считать гроши. Не будет ни денег, ни роста, ни будущего, ни состояния, ничего не будет.
Я покачала головой.
— Неправда, — сказала я. — Будет Ле Салан.
Он опять засмеялся, довольно дико.
— Верно. Ле Салан.
Я знаю, что он не останется в Ле Салане. Глупо даже надеяться. Слишком много лжи, обманов, которые люди могут швырнуть ему в лицо. Слишком много народу его ненавидит. К тому же сердцем он материковый житель. Ему снятся огни больших городов. Я не думаю, что он сможет остаться, даже если очень захочет. Точно так же и я не смогу уехать — во мне остров и Жан Большой. Мой отец любил Элеонору, но все-таки с ней не поехал. Остров находит способ тебя удержать. На этот раз — Черным приливом; пятно уже в десяти километрах от нас, со стороны Нуармутье. Никто не знает, накроет нас или пронесет, — даже береговая охрана не знает. Вандейский берег уже пострадал; по телевизору ежедневно показывают образы будущего, которое нас ожидает, — неприятно зернистые картинки в ядовитых тонах. Никто не может в точности предсказать, что с нами будет: по всем законам пятно должно пойти по Гольфстриму, но вопрос решат несколько километров в ту или другую сторону.
Нуармутье почти наверняка накроет. С островом Йё пока не ясно. Яростные течения, разделяющие нас, борются между собой. Кто-то из нас — может, только кто-то один — окажется в нефтяном пятне. Но Ле Салан не теряет надежды. Мы работаем упорно, как никогда. Ручей укреплен и защищен, живорыбный садок хорошо укомплектован. Аристид, которому деревянная нога мешает выполнять более тяжелую работу, смотрит телевизор, выуживая информацию, а Филипп помогает Ксавье. Шарлотта и Мерседес работают у Анжело, готовят еду для добровольцев. Оме, Геноле и Бастонне почти все время проводят на «Иммортелях». Бриман позвал на помощь всех желающих — уссинцев и саланцев, — чтобы разобрать волноломы на «Иммортелях», а еще он переписал завещание в пользу Марэна. Дамьен, Лоло, Илэр, Анжело и Капуцина до сих пор занимаются очисткой Ла Гулю, и мы планируем использовать шины для постройки защитных барьеров от нефти, если она все-таки доберется до наших пляжей. На случай такой катастрофы мы уже запаслись очистными средствами. Флинн возглавляет это направление работ.
Да, он пока что на острове. Кое-кто из мужчин все еще держится с ним холодно, но Геноле и Просажи приняли его от всего сердца, забыв все происшедшее, Аристид вчера играл с ним в шахматы, так что, может быть, для него есть еще надежда. Конечно, сейчас нет времени на бесполезные обвинения. Он работает не менее усердно, чем любой из нас, — даже усерднее, — а на Колдуне это сейчас самое главное. Не знаю, почему он не уехал. Все-таки меня странно успокаивает то, что я вижу его каждый день, на обычном месте, на Ла Гулю, — он то тыкает палкой в разные вещи, принесенные морем, то выкатывает нескончаемые шины в дюны, где их складывают про запас. Он так и не утратил резкости характера — может, никогда не утратит, — но мне кажется, что он слегка помягчел, сгладился, чуть ассимилировался, стал почти одним из нас. Он мне даже начинает нравиться… самую малость.
Иногда я просыпаюсь и гляжу в окно на небо. В это время года никогда не бывает совсем темно. Порой мы с Флинном прокрадываемся наружу, поглядеть на Ла Гулю, где море светится странным перламутровым светом, характерным для Нефритового берега, и присаживаемся на дюне. Там растут тамариски, поздние гвоздички и «заячьи хвостики», что кивают, бледно мерцая, в свете звезд. По ту сторону пролива иногда виднеются огни материка: к западу — предостерегающий бакен, к югу — подмигивающий balise. Флинн любит спать на пляже. Ему нравится слушать жужжание насекомых на утесе, нависшем над головой, и шепот песчаного овса. Иногда мы остаемся там на всю ночь.