— Ты читаешь книгу по алхимии?! — Раньше ее бы порадовало, что сын заинтересовался наукой, теперь пугал любой пустяк. — Зачем тебе это? Ты же никогда не интересовался…
— А теперь интересуюсь, — сказал он резко, но, заметив, что мать вздрогнула, добавил мягче: — Это очень интересно. Помогает сосредоточиться.
«Сосредоточиться для чего?! — хотелось крикнуть ей. Схватить его за воротник, встряхнуть как следует. — Что ты задумал?! Что ты собираешься сделать?!»
— Отец хочет поговорить с тобой. Он ждет тебя внизу, — произнесла она вместо этого.
— Он мне не отец! — мгновенно ощетинился Эмил, сжимая тяжелую книгу. — И мне не о чем с ним разговаривать!
— Эмил… — Леди Диана не нашлась, что возразить и только беспомощно смотрела на своего взрослого, чужого сына, свирепо сверкающего черными глазами из-под спутанных кудрей. — Эмил, послушай, ты не можешь всю жизнь ненавидеть его. Да, он был не прав, когда… ударил тебя. Но ты тоже не всегда ведешь себя правильно. Он погорячился, но ты же понимаешь, любой человек может…
— Вот именно, человек! — подросток брезгливо передернул плечами. — Ничтожество, тупое, жалкое, самовлюбленное…
— Но тем не менее ты живешь в его доме. Он одевает тебя, кормит!
— Да. Ты права, — неожиданно согласился Эмил, а потом сказал с мрачной задумчивостью: — Но это ненадолго.
— Что ты хочешь этим сказать? — чувствуя, как усиливается тревога, спросила Диана, но он уже улыбался беззаботно.
— Ничего, мама. Так, мысли вслух. Я поговорю с ним, только уберу здесь.
«Он лжет», — думала леди, наблюдая за тем, как Эмил аккуратной стопкой складывает книги на столе. «Он постоянно лицемерит. Ненавидит всех. Может быть, даже меня!» Она снова вздрогнула, когда заметила, что сын смотрит на нее этим новым пристальным, холодным, таким знакомым взглядом. Словно может читать мысли…
— Мама… — Он вдруг притушил холодное яростное пламя в сузившихся глазах и стремительно подошел к ней, взял за обе руки, заставил сесть рядом с собой на диван. — Не бойся, все будет хорошо. У нас с тобой все будет хорошо. Я сделаю так, чтобы мы были счастливы. Нам никто не будет мешать. Я знаю, тебе это трудно понять, потому что ты человек. Но ведь ты любила его, моего настоящего отца, правда? И я помогу тебе освободиться.
Она смотрела на Эмила и никак не могла понять, о чем он говорит, горячие руки жгли ее ладони и сжимали с такой силой, что кольца врезались в пальцы.
— Эмил…
— Я тоже боялся сначала и ничего не понимал, но это оттого, что во мне слишком много человеческого. Но теперь я чувствую, он дал мне силу. И я смогу сделать все и без его помощи.
«Он? Кто он?!» — думала баронесса, с ужасом глядя на взволнованного сына. Она надеялась, что все, произошедшее той ночью, всего лишь кошмарное сновидение, которое Эмил сам попытается забыть. А он, оказывается, не забывал, постоянно думал об этом чудовище, оставляющем огненные следы на полу.
— Эмил, что ты хочешь сделать?!
Юноша нежно погладил ее руку, и леди Диану передернуло.
— Ничего особенного, просто хочу освободить тебя от него, — Эмил презрительно кивнул в сторону двери. — От твоего мужа.
— Что?! Что ты говоришь?! Освободить?!
Услышав недоумение, ужас и отчаяние в голосе баронессы, сын заволновался:
— Но, мама, я же слышал, что он говорил тебе про меня, про моего отца. Я знаю, как он унижал тебя. Тебе будет только лучше, если его не станет! Мы будем жить вдвоем.
— Эмил! Замолчи! — теперь она сжала его руки, потом отбросила их, стиснула ладонями его растерянное, еще совсем детское лицо, на котором демоническим огнем сверкали чужие черные глаза. — Ты никогда не причинишь вреда этому человеку. Никогда, слышишь?!
— Но, мама! — он попытался вырваться, однако она держала крепко.
— Ты глупый мальчишка! Тебе всего семнадцать, что ты понимаешь в отношениях взрослых людей. Откуда ты знаешь, что я хочу, чтобы ты «освобождал» меня?!
— Но он говорил…
— Не имеет значения, что он говорит. Он любит меня и заботится о тебе. Этого довольно.
Смущенный ее неожиданным гневом, Эмил молчал, потом его губы снова упрямо сжались, и он сделал еще одну попытку убедить мать.
— Но мой отец…
— Твой отец не любил никого. Никогда. Демоны не умеют любить. Он был жесток, ему доставляло удовольствие причинять боль.
— Но не тебе!?
— Не мне. Со мной он был очень любезен, но я никогда не знала, что вызовет его гнев. Кто помешает ему и как он накажет провинившегося.
Леди Диана отпустила сына и уронила руки на колени.
— Я не хочу, чтобы ты стал таким, как он.
— У меня и не получится, — пробормотал Эмил. Он спустился с дивана на ковер и, как в детстве, опустил голову ей на колени. — Мама, ты прости меня. Я, наверное, кажусь тебе сумасшедшим, но я не могу по-другому. Я всегда мечтал об отце. О настоящем отце. Который всегда был бы рядом.
— Ах, Эмил… — Леди Диана погладила сына по жестким кудрям. — Барон неплохой человек. Он мог бы…
— Нет! Только не он. — Эмил вскинул голову, и глаза его снова полыхнули. — И прошу тебя, не говори мне ничего о нем. Я вообще ничего не хочу о нем слышать!
Ну вот, опять все сначала.
Леди Диана поднялась к себе в комнату и, глядя в окно, как садовник подрезает кусты живой изгороди, слушала возмущенные крики, доносящиеся из гостиной. Ее сын разговаривал с ее мужем.
Эмил кричал так, что дрожали стекла в окнах. О том, что никогда, никуда, ни за что не уедет отсюда. И, если барону так хочется, пусть отправляется сам, а он, Эмил, останется здесь. Один.
Это была ее идея — на несколько месяцев увезти сына из этого дома, переехать в летний особняк, где, как ей казалось, он успокоится, отдохнет, окрепнет после болезни, забудет… А он не желал ехать.
Баронесса опустилась в кресло, крепко сжала резные подлокотники. Нужно было спуститься вниз, успокоить сына, попытаться уговорить, но на это просто не было сил. Еще один мучительный разговор, новая вспышка ненависти. Она слишком устала за последние дни…
Громкий голос Эмила оборвался на самой резкой ноте, и спустя некоторое время в конце коридора хлопнула дверь. Значит, снова заперся у себя в комнате. Придумывает очередной план мести или просто злится.
За окном быстро темнело. Эмил сидел на полу возле кровати и рассматривал бледную полосу заката, тающую и густой ночной синеве неба. Он снова чувствовал себя маленьким, слабым, беспомощным… в общем, человеком.
На полу, в центре комнаты белело неровное круглое пятно. Слуги усердно смывали нарисованную им пентаграмму, но кровь впиталась в дерево, и ее пришлось отскабливать ножом, так что теперь прекрасные дубовые доски были испорчены.