– Да. – Филипп довольно хмыкнул. – Со скамьей-то, конечно, летать несподручно.
– Самая дурная работа, это быть магом. – Ехали медленно, но Славу все равно было не легко. Его тошнило, в седле держался с трудом. Под главный заряд он не попал, но оказался так близко, что получил контузию и ожоги. Леон хотел оставить его в поселке или хотя бы соорудить волокушу. Но Слав отказался наотрез. Более того, он постоянно норовил пришпорить лошадь, и за этим приходилось следить. – Я как-то видел их учеников. Возле Большой башни. Там садик. Вот они там и бродят. Хуже монахов, ей-богу. Бормочут что-то под нос, руками так.
Он попытался показать, как ученики-маги делают руками, но покачнулся и снова ухватился за седло, замолчал.
– Зато если бы он в нас тогда первым ударом попал, дело было бы кончено, – сказал Артур. – В ум взять не могу, чего он промахнулся. Близко же были.
– Может, потому и промазал, – ответил Леон. – А может, просто… страшно стало. Или еще что-нибудь.
– Чего ему бояться-то?
– Ну, магией нельзя пользоваться направо и налево. Такие случаи подлежат специальному расследованию. Иначе такое бы творилось.
Они уехали из поселка сразу. У мага не нашлось ничего, что могло бы указать на заказчика преступления. На теле тоже не было никаких отметин. Хозяин харчевни, прижатый Филиппом около раскаленной плиты, сказал только, что неизвестный старик попросил его узнать, не едут ли молодые господа в Гуленгейм. И все. Филипп, в качестве компенсации, захватил с собой недожаренного поросенка и каких-то лепешек. Больше ничего выбить из корчмаря не удалось.
Слав поначалу был разговорчив, но когда утоптанная дорога пошла кочками, замолчал. На его лице выступил пот.
Артур чуть отстал и подъехал к Леону.
– Ему нельзя в седле, – шепотом сказал юноша.
– Знаю. – Леон поморщился. – Но на носилки его не уложишь. Да и тряска от этого меньше не станет. Нам нужно оставить его под присмотром. Но как это сделать, я не представляю. Он упрям, как сто ослов.
– Я не слезу с лошади. – Слав повернул к ним побледневшее лицо. – И можете не шептаться.
Артур вздохнул.
Леон тронул его за плечо.
– Скачи вперед. Если что-то увидишь, возвращайся.
Юноша дал лошади шенкелей и исчез за поворотом.
Леон подъехал к Славу.
– Ты же знаешь, что нормальной скачки ты не выдержишь.
– Это пройдет.
– Пройдет, если ты отлежишься, придешь в себя. В противном случае мы будем вынуждены останавливаться, искать какие-то лекарства. К тому же если что-то произойдет. Я не думаю, что ты хочешь быть обузой.
Слав молчал. На щеках играли желваки.
– Там дальше есть монастырь. Совсем небольшой. – Леон тронул друга за руку. – Слышишь?
– Да. – Слав ответил неохотно. – Хорошо. Я останусь. Но только до тех пор, пока не смогу сидеть в седле.
– Договорились.
Дальше ехали в молчании.
Вскоре в облаке пыли показался Артур.
– Что-нибудь есть? – крикнул Леон, осаживая лошадь.
– Монастырь горит!
Леон молча ударил коня пятками, переходя в галоп. Ветер озорно засвистел в ушах. Следом несся Филипп. Слав попытался ускориться, но вскоре отстал, прижался к шее коня, борясь с болью и тошнотой.
Когда они влетели в монастырские ворота, монахи суетливо носились по двору с ведрами. Горела деревянная пристройка. И все бы ничего, но пламя грозило перекинуться на крышу главного здания. А оттуда проникнуть внутрь.
В пристройке что-то бухало, будто лопалось. Воздух был пропитан гарью и чем-то еще, сладковатый запах буквально не давал дышать.
Леон выпрыгнул из седла и ухватил за рясу мужичка, неловко тыкающего в пылающее сено длинным багром.
– А ну дай!
Перехватив багор, Леон, прикрываясь рукой от жара, подбежал близко к огню и что было сил вогнал зазубренное острие в крайнюю балку, стараясь зацепиться за точку стыка стропилины и князевой балки. В момент удара внутри постройки что-то бухнуло, и Леона окатило облаком раскаленных искр. От боли он закричал, бросил багор, откатился назад. Тут же на него обрушился поток холодной, буквально ледяной воды.
– Не суетись! – пробасил Филипп. Монахи уже обливали его водой.
Кто-то тащил мокрую овчину. Накинув ее на голову, кадет бросился к оставленному Леоном багру.
Филипп подхватил его и с воплем отбросил. Деревяшка за считанные секунды накалилась! Кадет сбросил шкуру, обмотал ею древко и снова поднял длинную жердину багра. Удар!
Ржавый крюк легко впился в деревянный узел. Леон услышал, как загудела стропилина.
– А ну навались! – гаркнул Филипп, упираясь ногами в землю.
Леон кинулся к нему, вцепился в деревяшку багра, они потянули. Рядом оказался Артур. Монахи лили на кадетов воду, но даже это не помогало. Жар был нестерпимым.
Они потянули так, что на какой-то миг показалось, что вывернутся суставы, а мышцы загудели от напряжения. Филипп зарычал. И вдруг багор подался, пошел! В огне оглушительно треснуло, загрохотало, и стропилина вывернулась из узла, прыгнула как живая вперед и вверх. Монахи закричали, Леон бросил багор и кинулся в сторону, уходя от возможного удара; краем глаза он видел, как катится по траве Филипп, сбивший с ног Артура. Но балка качнулась в неустойчивом равновесии и ухнула внутрь объятого пламенем здания, увлекая за собой всю крышу. Изнутри вырвалось целое облако искр, но огонь поник. Стал ниже, хотя и жарче. Но уже не угрожал главному зданию монастыря.
К кадетам спешил седой, измазанный сажей монашек.
– Благодарение Всевышнему! Он послал нам вас в тяжелую минуту!
– Мне б вашу уверенность, святой отец, – ответил Филипп, осторожно трогая лицо. – У меня что, брови сгорели?!
– Нам нужен настоятель, – обратился Леон к монаху.
– Увы, большое горе постигло нас. – Тот сложил руки на груди. – Он погиб. На пожаре. Когда случилась эта беда, он был там, внутри. Ухаживал за пчелами. У нас была самая большая в округе пасека. Сегодня мы должны были качать мед. И этот ужас.
Он покачал головой.
– Пока я исполняю его обязанности. Представляете? – Он уселся рядом с Леоном на мокрую траву. Утер лицо ладонями и будто впервые их увидел. Грязные, покрытые сажей руки. – Представляете? Я всегда хотел быть настоятелем храма. Всегда. С самого первого дня в церковной семинарии. Я считал, что отец Аврелий занимает этот пост незаслуженно. Я втайне полагал себя более достойным. Гордыня моя. Гордыня. Вот теперь я настоятель. Представляете? Но рад ли я этому?
Он закрыл лицо руками и прошептал:
– Наказание мое, наказание.