Не знаю, как у других, а у меня бы язык не повернулся назвать такое отношение вольницей. Ибо ошибок папа не прощал. Никаких. За проступком всегда следовало наказание. За Поступком — награда.
Наказывая меня за мои проделки, папа всегда был воистину безжалостен. Оценивая мои достижения — предельно скуп на похвалу. И улыбался по очень большим праздникам: когда возвращался из военных походов и из редких поездок в столицу или к друзьям. В такие дни он даже позволял себе потрепать меня по волосам…
Увы, мне этого не хватало. Нет, я не мечтала о пристрастности — стремление к справедливости, отраженное на гербе нашего рода [12] , не обошло стороной и меня. Но вот так и не смогла понять, почему за пятнадцать лет, которые прошли со дня смерти моей мамы, нельзя было научиться улыбаться просто так…
Полная темнота, царящая на лестнице, мне не мешала — тоненькая ниточка сигнальной паутины, собственноручно протянутая от входной двери и до верхнего этажа башни года четыре назад, в истинном зрении [13] светилась едва заметным белым светом и неплохо освещала потертые каменные ступени. Поэтому до верхнего этажа Колокольной башни я добралась намного быстрее, чем смогла бы любая из моих служанок. И, отпихнув от двери вглядывающегося в темноту друга детства, заулыбалась. Однако поздороваться мне не удалось: Дирк, отлетевший к одной из бойниц, наморщил нос, оглядел меня с ног до головы и ехидно усмехнулся:
— Простите, баронесса, но в вашем возрасте бегать по замку с задранными до пупа юбками уже как-то неправильно, что ли…
Мое «доброе утро, Зубастик» умерло, еще не родившись. Дослушав фразу до конца, я свела брови у переносицы и, уперев кулаки в бока, грозно прошипела:
— Тебя что, давно не пороли?
— Давно, ваша милость, — захлопав ресницами, кивнул этот малолетний хам. И уточнил: — С тех пор, как я получил свой первый щит [14] .
— И как давно это было? — приподняв бровь, грозно спросила я.
— О-о-очень давно…
— То есть месяц назад? В канун праздника Урожая?
— Ну, где-то так…
— Да-а-а!!! Действительно давно. Значит, твоя спина уже успела отдохнуть… И соскучиться по розгам…
— И ничего она по ним не соскучилась, ваша милость! — Дирк издевательски подчеркнул мой титул, посмотрел мне в глаза и, заметив мой взгляд, выставил перед собой ладони: — Я пошутил! Просто пошутил! Не надо, Мел!
— Значит, говоришь, «в моем возрасте»? — перейдя на истинное зрение, буркнула я. — Значит, говоришь, «баронесса»?
— Да Мел ты, Мел!!! — взвыла надежда и опора замка Орейн. Но было уже слишком поздно: я дотянулась до горящей на стене комнаты сторожевой печати [15] , накинула на две белые нити тонюсенькую перемычку, и часть плетения, образующая печать Острого взгляда, поменяла конфигурацию.
— Это тебе за «возраст», «баронессу» и «вашу милость»… — дождавшись, пока в измененной печати перераспределятся потоки силы, пробормотала я. И, подумав, навесила на парня печать Малого сна. И влила в нее добрую половину своего резерва. А потом с интересом уставилась в глаза Зубастика.
Мгновенно ослепнув, Дирк вцепился рукой в стену и зашипел от злости. А потом криво усмехнулся:
— Не очень-то и страшно… Ну, похожу до конца смены, держась руками за стены. А когда спущусь вниз, все, наверное, пройдет…
— Ну, как тебе сказать? — ослепительно улыбнулась я и, присев на покрытую овчиной лавку, приготовилась ждать.
— Это еще не все? — видимо, поняв, что одной слепотой я решила не ограничиваться, спросил он. И душераздирающе зевнул.
— Я просто не люблю повторяться…
Следующие минуты две Дирк пытался рассуждать о возможностях одной слишком юной магини, не способной даже толком отомстить своему обидчику, и с ностальгией вспоминал о временах, когда обращение на «вы» в ее адрес вызывало более серьезные проблемы для «обидчика»: кровотечение из носа, проблемы с желудком или потерю сознания. Я внимательно слушала его разглагольствования, пытаясь почувствовать момент, когда руна Малого сна перебьет действие сторожевой печати. И, наконец, дождалась: запутавшись в очередном умопомрачительном аргументе, парень вдруг зевнул и потер ладонями лицо:
— Мел! А… это… про что я говорил?
— Не помню, — усмехнулась я.
— Странно… Я — тоже… Что-то меня ноги не держат…
— Не вздумай садиться в моем присутствии! Я баронесса или как? — хихикнула я, глядя, как он пытается сползти по стене на пол.
— Ну, разреши, пожалуйста! — Дирк снова зевнул, при этом чуть не вывихнув себе челюсть.
— Я против! Хотя… так и быть, садись: в ТВОЕМ ВОЗРАСТЕ бдеть всю ночь еще, пожалуй, рановато.
Зря я это сказала — почти закрывшиеся веки Зубастика дрогнули… и поползли вверх. А потом побледневший как полотно парень принялся ожесточенно бить себя ладонями по щекам:
— Мел! Не надо меня усыплять! Я больше не буду!
— А что тебя так испугало? — ехидно поинтересовалась я.
— Скоро обход… Если меня поймают спящим, то я получу пятьдесят плетей. И какую-нибудь позорную кличку. А еще… твой отец НИКОГДА не сделает меня десятником!
— А ты не спи! Кто тебя заставляет-то?
— Издеваешься? — изо всех сил стараясь удержаться на ногах, еле слышно пробормотал парень. А потом, выхватив из ножен кинжал, воткнул его в свое бедро.
— Одурел, что ли?! — взвыла я. И, увидев, как быстро пропитывается кровью его штанина, вскочила на ноги и от души врезала ему кулаком в живот. А потом зашипела от боли в костяшках, разбитых о его дублет: [16] — Я же пошутила!
Не обращая внимания на мои вопли, Дирк пошевелил клинком в ране и застонал.
Вырвать кинжал из его пальцев оказалось несложно — мышцы, расслабленные моим плетением, упорно отказывались сокращаться. Поэтому через мгновение, отшвырнув кинжал, я уже стояла на коленях, и, подпитывая своей силой ближайшие к ране каналы жизни [17] , судорожно сращивала рваную бахрому кровеносных сосудов и каналов чувств [18] .