— Ничего.
Семай взял ее за руку. Их могли увидеть — уж дети видели точно, — но он взял ее за руку, а она ему позволила.
— Что случилось? — Он понизил голос и подошел еще ближе.
Идаан покачала головой.
— Мой отец скоро умрет. — Ее голос сорвался. Губы ослабели и не слушались. — Мой отец умрет, а я ничего не могу сделать. Не могу этому помешать. А от слез мне легче, только если я рядом с тобой. Разве не странно?
Семай ехал по широкой тропе, зигзагом поднимавшейся в гору. Вскоре тропа повернула к рудоспуску, и поэт увидел прочные перекладины и балки, по которым руду доставляли из шахты к подножию. На юге остались башни Мати, издали похожие на заросли тростника.
Жарило полуденное солнце, и у Семая болела голова.
— Мы очень признательны, что вы нас посетили, Семай-тя, — повторил горный мастер. — Мы думали, что в честь приезда нового хая все горожане отложили дела!
Семай не стал принимать ответную позу: благодарность мастера после многократных повторений выглядела неискренне, — а лишь кратко кивнул и направил лошадь за следующий поворот.
Их было шестеро: Семай, Размягченный Камень, старший мастер шахты, распорядитель с рисунками и договорами в кожаной сумке и двое слуг, которые несли воду и пищу. Обычно на подобные события собиралось раза в два больше. Семай спросил себя, много ли горняков будет в забое, а потом решил, что ему все равно.
Они вышли еще до рассвета, чтобы вовремя добраться до рудника Радаани. Все было оговорено за несколько недель, а сдвинуть время встречи в таких делах не проще, чем камень. Правда, бывают и лавины, когда камни тысячами катятся на город — но катятся вниз. Чтобы поднять усталого и тяжелого поэта вверх по склону, нужна невероятная мощь.
От этих бессвязных мыслей что-то дрогнуло в уме поэта — будто внимание само собой передвинулось, или без его ведома выросла третья рука.
— Хватит! — резко произнес Семай.
Распорядитель и мастер замерли. Семай даже не сразу понял, что их смутило.
— Я не вам, — он жестом указал на Размягченного Камня, — а ему. Прикидывает, что нужно, чтобы начать лавину.
— Я упражнялся! — с неискренней обидой пробасил андат. — Это же понарошку!
Мастер покосился на склон с таким выражением лица, что Семай решил: наконец поток лживых благодарностей иссякнет. Он почувствовал укол злорадства и тут же заметил, что губы андата еле заметно растянулись. Только Семай и его предшественники поняли бы, что это улыбка.
Первый вечер праздника Идаан провела с молодым поэтом. Она рыдала и смеялась, принимала утешение и дарила ласки, пока они оба не заснули посреди разговора. Ночная свеча едва прогорела на четверть, когда в дверь постучал слуга. Семай встал и начал собираться на рудник. Идаан — теперь одна в постели — закуталась в простыни и испуганно смотрела на него, словно боялась, что он отошлет ее прочь. Пока Семай нашел чистую одежду, веки девушки снова опустились, дыхание стало медленным и глубоким. Он немного постоял, глядя на ее спящее лицо. Без краски, в сонном забытьи Идаан выглядела моложе. Полуоткрытые губы казались такими мягкими, будто недавно не впивались в него поцелуями, а кожа сияла, точно мед на солнце.
Вместо того чтобы снова нырнуть в постель и послать слугу за зелеными яблоками, выдержанным сыром и засахаренным миндалем, Семай надел сапоги и отправился выполнять свои обязанности.
Конь ступал тяжело, перед лицом поэта жужжали мухи. Тропа опять повернула от рудостока в сторону города.
Праздники продлятся до самой свадьбы Идаан и Адры Ваунёги. Между двумя радостными событиями — выбором наследника и союзом знатных родов — будут приготовления к последней церемонии старого хая. И, несмотря на все усилия Маати, к казни Оты. Учитывая, сколько еще предстоит ритуалов и церемоний, до зимы они с андатом вряд ли перетрудятся.
Лай шахтерских собак привел Семая в чувство. Он понял, что последние несколько поворотов дремал, и потер глаза буграми больших пальцев. Надо будет взять себя в руки, когда начнется настоящая работа. Впрочем, на четкой задаче легче сосредоточиться, чем на монотонной поездке. К счастью, сегодня Размягченный Камень ему не сопротивлялся. Если бы пришлось навязывать свою волю строптивому андату, из неприятного день стал бы ужасным.
У входа в шахту их приветствовали несколько горняков и мастеров. Семай спешился и неровным шагом добрел до широкого стола, отведенного для обсуждения. Ноги, спина и голова болели. Перед ним разложили рисунки и записи, но он никак не мог собраться: отвлекали то воспоминания про Идаан, то боль в теле, то буря в уме — андат.
— Мы хотели бы объединить эти два прохода, — распорядитель проводил пальцами линии по картам. Семай видел сотни подобных карт и легко разбирал пометки. Даже сегодня он без особого труда отождествлял их с отверстиями в реальной породе. — Жила, как видно, богаче всего здесь и вот здесь. Нас тревожит только…
— Меня тревожит, — вмешался мастер, — что на нас может рухнуть полгоры.
Ходы, которые, как соты, пронизывали всю гору, сплетались в целую сеть — не самую сложную сеть, но и не простую. Такое было возможно лишь в Мати, причем благодаря Семаю с андатом. В Западных землях и Гальте тоже добывали руду, однако по-своему: не желали платить хаю Мати за услуги.
Мастер высказал свои соображения: здесь ходы выдержат, здесь — нет. Распорядитель выразил свои пожелания: мол, здесь руда богаче. Решение оставалось за Семаем.
Слуги принесли говядину в медовом соусе и копченые колбаски с черным перцем, кисло-сладкую пасту из прошлогодних ягод и соленые лепешки. Семай ел, пил, смотрел на карты и рисунки, а сам постоянно вспоминал, как изгибались губы Идаан, как прижимались к нему ее бедра, как она плакала, но ничего не говорила. Он был бы готов многим пожертвовать, чтобы лучше понять ее печаль.
Семай подозревал, что дело не только в том, что она осознала смертность своего отца. Возможно, стоит поговорить с Маати. Он старше, у него больше опыта с женщинами. Семай покачал головой и заставил себя сосредоточиться. Прошло пол-ладони, прежде чем он нашел путь, который даст хороший результат и притом не обрушит весь рудник. Размягченный Камень, как обычно, не одобрил и не возразил.
Распорядитель принял позу благодарности и одобрения, а потом свернул карты и засунул в сумку. Мастер вытянул шею, шумно вдохнул, провожая бумаги взглядом, словно надеялся найти там еще один повод возразить, но в конце концов тоже изобразил одобрение. Они зажгли фонари и повернулись к черной ране в боку горы.
В шахте было прохладно и очень темно. В отличие от равнинных рудников горные даже в самых глубоких местах оставались сухими. От каменной пыли воздух загустел. Как Семай и думал, горняков пришло мало, и их редкие песни тонули в темноте вместе с лаем собак.
Поэт пробирался с остальными по лабиринту молча. Обычно он удерживал в уме всю карту, следил, по каким штольням идет. После второго неожиданного перекрестка он сдался и просто следовал за распорядителем.