— Тяжко быть любимчиком Старого Мани.
— Не смейся! Большинство и этим не может похвастаться. Смотри, станешь старым брюзгой похуже него, и кто тебе нальет вина за бесплатно?
— Извини, я не хотел ерничать. Просто…
Он вздохнул. Киян закрыла окно и зажгла ночную свечу.
— Просто у тебя хандра. А еще ты лежишь голый на холоде, потому что сделал что-то гадкое и решил за это себя наказать.
— А-а, — протянул Ота, — понятно!
— Да, — сказала она, развязывая пояс. — Вот именно. Итани, от меня ничего не утаишь. Лучше выкладывай все начистоту.
Ота задумался. «Я не тот, кем назвался. Итани Нойгу — имя, которое я выбрал в детстве. Мой отец при смерти, а братья, которых я едва помню, скоро перебьют друг друга. Вот мне и грустно». Интересно, что бы сказала Киян. Она гордится тем, что его понимает. Думает, что разбирается в людях, знает, что у них в голове. Только как-то не верится, что она обо всем догадалась.
Киян сняла все с себя, легла рядом и накрыла их обоих теплыми одеялами.
— Ты нашел в Чабури-Тане другую? — спросила она полушутя-полусерьезно. — Твое сердце или другую часть тела похитила юная танцовщица, и ты не знаешь, как со мной проститься?
— Я ведь посыльный. У меня женщина в каждом городе. Сама знаешь.
— Врешь. У других — возможно. Но не у тебя.
— Да ну?
— Ага. Я полгода пыталась привлечь твое внимание. Перепробовала все, разве только нагишом перед тобой не бегала. Ты не так долго бываешь в других городах, чтобы другая тебя добилась… Эй, не тронь одеяло! Тебе, может, и хочется мерзнуть, а мне нет.
— Наверное, я просто старею.
— В твои-то тридцать три зимы? Что ж, когда тебе надоест шляться по свету, я с удовольствием возьму тебя на работу. Лишняя пара рук не помешает. Будешь выводить на двор пьяниц и вышибать деньги из жадных гостей.
— Ты мало платишь, — возразил Ота, — Старый Мани говорил.
— Могу накинуть за то, что ты греешь мне постель.
— Может, сначала предложишь доплату Старому Мани? Он здесь подольше меня.
Киян больно шлепнула его по груди, свернулась калачиком и прижалась теснее. Он невольно потянулся к ней всем телом, ее тепло манило его, как знакомый запах. Она провела пальцами по татуировке у него на груди — от времени краска побледнела, некогда четкие линии размылись.
— Если серьезно, — устало проговорила Киян, — я взяла бы тебя, если б ты хотел остаться. Ты мог бы жить здесь, со мной. Помогать мне.
Он погладил ее по волосам, перебирая кончиками пальцев прядь за прядью. В черном было много седины, отчего Киян казалась старше своих лет. Ота знал, что она седая с детства, будто родилась старой.
— Ты мне никак жениться предлагаешь?
— Быть может. Особой нужды нет, но… чем не выход. Не бойся, я не охочусь за мужьями. Поженимся, если так тебе будет лу…
Он остановил ее нежным поцелуем. Они не виделись несколько недель, и он сам не думал, что так соскучился по ее губам. Дорожной усталости как не бывало, тревога перестала теснить грудь, и Ота дал любви себя утешить. Наконец дыхание Киян стало ровным и глубоким, она сонно обняла его, и Ота тоже заснул.
Утром он проснулся первым, выскользнул из кровати и тихо оделся. Солнце еще не встало, но небо на востоке посветлело, а птицы заливались звонкими трелями. Ота перешел через старый каменный мост в Удун.
Удун, город на реке Киит, был весь заплетен кружевом каналов и дорог. Под высокими мостами свободно проходили баржи; зеленая вода лизала старые каменные ступени, утопающие в речном иле. Ота остановился у прилавка на большой площади и обменял две полоски меди на толстый ломоть медового хлеба и пиалу горячего черного чая.
Вокруг медленно пробуждался город: улицы и каналы заполнялись торговцами и купцами; на каждом углу и даже на плотиках, пришвартованных к берегу, заводили песни нищие; по широким мостовым тащили телеги работники. В солнечных лучах порхали птицы: синие, красные, желтые, травянисто-зеленые, рассветно-розовые… Удун — поистине город птиц, думал Ота, поедая завтрак под щебет и чириканье.
Дом Сиянти размещался в лучшей части города, чуть ниже по реке, чем дворцы. Здесь воду еще не загрязняли тридцать тысяч мужчин, женщин и детей. Кирпичные строения возвышались на три этажа, а в канале толклись барки, выкрашенные в красный и серебристый — цвета Дома. На арке, ведущей в парадный двор, были изображены солнце и звезды. Ота ступил под нее и будто вернулся домой.
Амиит Фосс, распорядитель посыльных, уже был на месте: учил уму-разуму трех подмастерьев. Правда, не кулаками, а насмешками и колкостями.
Ота вошел и принял позу приветствия.
— А-а! Пропащий Итани! А ты знаешь, что на языке Империи «итани-на» — это полоумный?
— При всем уважении, Амиит-тя, вы ошибаетесь.
Распорядитель ухмыльнулся. Одна из учениц — девчонка тринадцати лет — что-то сердито прошипела; мальчик рядом с ней хихикнул.
— Так, — сказал распорядитель, — вы двое, проверьте все тайные письма прошлой недели.
— Это не я!.. — возмутилась девочка.
Распорядитель изобразил приказ молчать, и подростки, сердито косясь друг на друга, ушли.
— Вот так всегда — берешь учеников, а они как раз в таком возрасте, что начинают друг с другом заигрывать, — вздохнул Амиит. — Пошли в комнату для встреч. Ты что-то долго.
— Были причины, — сказал Ота, следуя за старшим. — В Чабури-Тане беспорядки, хуже, чем в прошлый раз.
— Да ну?
— Скопились беженцы из Западных земель.
— С Запада бегут всегда.
— Но не такими толпами, — возразил Ота. — Ходят слухи, что хай Чабури-Тана скоро будет пускать на остров лишь избранных.
Амиит замер, не убирая рук с резной двери. Ота почти ощутил, как закипели мысли в его черепной коробке. Через мгновение Амиит одобрительно поднял брови и толкнул дверь в комнату для встреч.
Полдня Ота просидел с распорядителем в обитых шелком креслах. Амиит выслушал его рассказ и принял письма, зашитые и засекреченные.
Ота не сразу освоил ремесло посыльного. Шесть лет назад, когда он — голодный, растерянный, измученный воспоминаниями — приехал в Удун, то думал, что будет просто возить туда-сюда письма и посылки, иногда дожидаясь ответа. Так же неверно было бы сказать, что землепашец бросает в землю зерно, а через несколько месяцев приходит посмотреть, что выросло. Оте повезло. Ему помогло умение легко заводить друзей. Те вскоре научили его «благородному ремеслу» посыльных: как собирать сведения, которые могут пригодиться Дому, как впитывать все, что происходит на улице или на рынке, и узнавать настроения в городе. Как читать тайнопись и зашивать вспоротые послания. Как притворяться, что выпил лишнего, и незаметно расспрашивать попутчиков…