Когда-то, пока Ота целыми днями таскал на спине тюки и выбирал у себя клещей, Маати жил здесь, в этих хоромах. Каждый вечер Ота возвращался к себе на постоялый двор, измученный ожиданием, и гадал, кем бы он был, если бы принял предложение старого дая-кво. А потом вспоминал школу — жестокость, злобу, уроки, битье и глумление сильных над слабыми — и удивлялся, как смог продолжать учебу Маати.
Пятого дня пополудни его разыскал человек в белых одеждах высокопоставленного слуги. Ота сидел на широкой террасе чайной.
— Вы принесли письмо от Маати Ваупатая? — спросил слуга, принимая уважительно-вопросительную позу. Ота ответил утвердительно. — Дай-кво желает с вами говорить. Прошу за мной.
Библиотека была из мрамора; вдоль стен стояли высокие шкафы для свитков и переплетенных томов, сквозь череду окон с прозрачным, как воздух, стеклом, лился солнечный свет. Тахи-кво — дай-кво — сидел за длинным столом резного эбена. Железная жаровня согревала комнату, распространяя запах дыма, нагретого металла и благовоний. Когда дай-кво поднял глаза, слуга принял позу готовности и глубочайшего, почти смехотворного смирения. Ота стоял прямо.
— Ступай, — сказал дай-кво слуге, и тот удалился, затворив за собой широкие двери.
Учитель некоторое время разглядывал Оту из-под хмурых бровей, а потом толкнул ему через стол запечатанное письмо. Ота подошел, взял его и спрятал в рукав. Какой-то миг они стояли молча.
— Глупо было являться сюда, — произнес Тахи-кво как бы между прочим. — Если твои братья узнают, что ты жив, то прекратят следить друг за другом и сплотятся против тебя.
— Вполне может быть. Вы им скажете?
— Нет. — Тахи-кво встал и пошел вдоль шкафов, повернувшись к нему спиной. — Мой учитель умер, знаешь ли. На следующий год после твоего ухода.
— Мне жаль, — ответил Ота.
— Зачем ты приехал? Почему именно ты?
— Мы с Маати друзья. А больше довериться было некому.
Другие причины он не хотел открывать. Они касались только его.
Тахи-кво провел пальцами по корешкам книг и горько усмехнулся — это было видно даже из-за плеча.
— А тебе, выходит, он доверяет? Тебе, Оте Мати? Наверное, по молодости. А может, он просто не знает тебя так, как я. Хочешь услышать, что я ему написал?
— Если он решит со мной поделиться, — сказал Ота.
Тахи-кво снял с полки древний фолиант в деревянной обложке с железным окладом, толщиной в раскрытую ладонь, взвесил его в руках и положил на стол.
— В письме говорится, что он должен предотвратить освобождение андата. Что ему в обозримом будущем нет замены. Если Бессемянный исчезнет, мне некого будет послать, и Сарайкет станет обычным предместьем, только побольше. Вот что я написал.
Брови Тахи-кво вызывающе поползли вверх. Ота принял старую позу ученика, выслушавшего урок.
— С каждым поколением становится все труднее, — продолжил Тахи-кво, словно злясь на сами слова. — Учеников все меньше, андатов все тяжелее удержать. Даже таких, как Бессемянный или Нетронутый. Придут времена — не при мне, но при моем преемнике или после него, — когда андаты покинут нас навсегда. Хайем будет завоеван гальтами или западниками. Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
— Да, — ответил Ота, — только не понимаю зачем.
— Потому, что из тебя мог выйти толк, — с горечью отозвался учитель. — И потому, что ты мне не нравишься. Но я все-таки должен задать этот вопрос. Ота Мати, не потому ли ты приехал сюда, что жалеешь о своем отказе? Может, письмо было поводом поговорить со мной, а на самом деле ты хочешь стать поэтом?
Ота не засмеялся, хотя вопросы прозвучали нелепо. Нелепо и — если вспомнить все зрелища и запахи селения — почти печально. А самое главное, он не был уверен в ответе. Может, он и впрямь прибыл увидеть, что потерял, и убедиться, верит ли в выбор, который сделал когда-то давно, ребенком.
— Нет, — сказал Ота.
Тахи-кво кивнул и разъял застежки древнего тома. Подобных букв Ота раньше не видел. Поэт вперил в него неприязненный взгляд.
— Так я и думал, — произнес он. — Ступай же. И не возвращайся, пока не поймешь, что созрел для этой работы. Мне некогда возиться с детьми.
Ота принял прощальную позу, а потом замялся.
— Мне правда жаль, Тахи-кво, — сказал он, — что ваш учитель умер. Что вам пришлось прожить этот путь. С самого начала. Жаль, что мир так устроен.
— Вини солнце за то, что садится, — отозвался дай-кво, не глядя на него.
Ота повернулся и ушел. Дворец поражал великолепием. Даже хай Сарайкета не мог себе такого позволить. На широких аллеях за стенами толпились важные люди в шелках и тончайшей коже, прибывшие сюда со столь же важными поручениями. Ота проникся всем этим роскошеством и впервые почувствовал пустоту, которая за ним крылась. Точно такую пустоту он видел в глазах Хешая. Одно, без сомнения, порождало другое.
Дойдя до границы селения, он удивился тому, насколько это все его опечалило. Он сам не знал, по ком плачет — по Маати или по Хешаю, по Тахи-кво или мальчикам его класса, которых раскидало по свету, по тщеславию власти или по себе самому. Вопрос, с каким он приехал — кто он такой: хайский сын Ота Мати или грузчик Итани Нойгу, — остался нерешенным, но ответ он все же получил.
Кто угодно, только не поэт.
— Когда? — кричала Мадж, сложив руки на груди. Ее щеки раскраснелись, изо рта разило вином. — Я уже третью неделю живу среди шлюх. Ты говорила, что убийцы моего ребенка ответят за все! Так когда, я тебя спрашиваю?
Островитянка метнулась к столу Амат, схватила вазу и запустила в стену. Раздался звон, цветы и осколки посыпались на пол. На стене появился мокрый потек. Не успела Амат шевельнуться, как в комнату влетел охранник с кинжалом наголо. Амат встала и вытолкала его обратно, несмотря на возражения, после чего закрыла дверь. Ее нога жутко болела. За последние недели боль донимала ее все сильнее и сильнее, пополняя и без того немалый список напастей. Однако она держалась стойко. Мадж — то ее союзница, то подопечная — вздернула подбородок и выпятила грудь, словно маленький задира. Амат приторно улыбнулась, медленно шагнула вперед и шлепнула ее по губам.
— Ради тебя я корплю с утра до полуночи, — произнесла Амат. — Я содержу этот мерзкий притон, чтобы было на что обратиться в суд. Ради тебя я поступилась всем, что у меня было. Разве я просила меня благодарить? Только помочь, вот и все.
В светлых глазах Мадж появились слезы и потекли по заалевшим щекам. Накал ярости в груди Амат спал. Она тихонько прошла к куче бумаг у дальней стены и тяжело, щадя ногу, опустилась на колени.
— Мое дело непростое, — проговорила Амат и принялась не глядя собирать черепки и поломанные цветы. — Вилсин-тя не сохранил записей, упоминающих его имя в непосредственной связи с торгом, а из тех, что остались, не явствует, знал он об обмане или нет. Мне придется это доказать. Или можешь хоть сейчас отправляться домой.