Что-то произошло со временем. Печаль, ярость и боль, настоящая, в сердце, владели ей целую вечность и один миг. Свечи прогорели на четверть, прежде чем буря в ее груди утихла и на Лиат снова навалилась усталость. Ей было стыдно видеть мокрое пятно, которое она оставила на плече у Киян, но когда она потянулась, чтобы смахнуть влагу, жена Оты взяла ее за руку. Лиат не противилась. Они сплели пальцы, как юные сплетницы на балу.
— Вы могли бы остаться в Мати, — сказала Киян.
— Нет. Не могла бы.
— Я только хотела сказать, что наши двери всегда для вас открыты. Что вы будете делать, когда придет оттепель?
— Поеду на юг. В Сарайкет. Посмотрю, что уцелело. Быть может, у меня еще остался внук. Вдруг еще не все потеряно. А если он жив, нельзя, чтобы он одновременно потерял отца и бабку.
— Найит был хорошим человеком.
— Ничего подобного. Он был очаровательным пройдохой, который сбежал от семьи и переспал с половиной девушек на пути от Сарайкета до Мати. Но я его любила.
— Он погиб, спасая моего сына. Он — герой.
— Мне это не поможет.
— Я знаю, — сказала Киян, и Лиат со слабым удивлением поняла, что улыбается.
— Вы ведь не хотите сказать мне, что все пройдет? — спросила она.
— Пройдет ли?
В подземельях Мати была своя погода, свои холодные и теплые ветра приносили влагу или сушь. Иногда в тишине Лиат слышала их, словно дыхание. Словно долгий, тихий, бесконечный вздох.
— Я всегда буду о нем горевать, — сказала она. — Я хочу, чтобы он был жив.
Киян кивнула и села рядом, чтобы остаться с ней еще на одну ночь, пока на земле осень уступала место зиме, а та медленно катилась навстречу теплым дням. Мир менялся.
— Ваш сын болен?
В первый миг Оте, не думая, захотелось ответить: нет. Низенький и ничем не примечательный Баласар Джайс, едва начав говорить, завоевывал собеседника теплотой, обаянием и тонкой иронией. Он стал причиной всех бед. Тысячи людей, которые прошлой весной еще были живы, погибли или попали в рабство по его вине. Ота не хотел обсуждать Даната с этим человеком, потому что он был гальтом. Врагом.
А потом, без всякого повода, ему захотелось открыть Баласару правду, потому что за несколько дней, которые прошли после примирения, он успел проникнуться к генералу симпатией.
— Он кашляет, — ответил Ота. — Уже давно, хотя в последнее время ему стало легче. Мы надеялись, что все прошло, но…
Он принял позу, выражая сожаление и бессилие перед волей богов. Похоже, Баласар его понял.
— В моем войске есть лекари. — Он повел рукой в сторону широкой и темной каменной арки, которая вела из сводчатого зала, в котором они встретились, к южным тоннелям, где разместили гальтов. — Правда, им чаще приходится пришивать пальцы, но, может быть, они помогут и с кашлем.
Ота заколебался. Прежняя скованность вернулась, и все же он заставил себя улыбнуться.
— Благодарю, — сказал он, не соглашаясь и не отказываясь.
Гальт пожал плечами.
— Как поживает Синдзя? — спросил он.
— Шлет вам поклон, — сказал Ота. — Он решил, что ему лучше не появляться. Во избежание последствий.
— И правильно сделал. Уж в чем, а в уме ему не откажешь.
— Как ваши люди? Устроились?
— Да, но места еле хватило. У нас впереди немало бед. Одними словами вражду не остановишь. Люди друг друга ненавидят. У них горе, а тот, кому горько, легко теряет голову. Будут драки.
— Знаю, — кивнул Ота. — Постараемся сделать так, чтобы они пореже встречались. Я уже принял меры.
— Я тоже. Думаю, сообща мы сможем предотвратить беспорядки. По крайней мере, до весны.
— А потом?
Гальт вздохнул и кивнул, как будто соглашался с вопросом. Он обвел взглядом стены, выложенные голубыми с золотом плитками. Ота сделал жест, и юный слуга бросился к ним из тени и налил еще чаю каждому в пиалу. Баласар улыбнулся ему, и мальчишка тоже ответил улыбкой. Баласар взял пиалу и подул, остужая горячий напиток.
— Я не могу ручаться, что Верховный Совет не нападет на вас опять. Я их военачальник только на этот сезон. Армия мне не принадлежит. И притом… поход закончился тем, что все мужчины с правом голоса лишились возможности иметь детей. Сомневаюсь, что они прислушаются к моим словам.
Ота изобразил жест согласия.
— Вас ожидает эпоха войн, — продолжал Баласар. — Хайем — по-прежнему одно из богатейших государств мира, взгляды к нему так и тянутся. Если даже Гальт не придет, остаются Эймон, Эдденси, западники. Пираты Обара и Бакты.
— Я придумаю, что делать с этой бедой. И с другими тоже, — ответил Ота с уверенностью, которой не чувствовал.
Баласар не стал продолжать разговор. Они помолчали. Ота наконец решился задать вопрос, который его давно интересовал.
— Куда отправитесь потом? В Гальт?
— Да, — ответил Баласар. — Я вернусь, хотя задерживаться там мне не стоит. Я не знаю, высочайший. У меня были планы, но ни в один из них не входило стать предметом ненависти и презрения. Полагаю, мне придется строить новые. Что бы вы сделали, если бы завершили работу всей своей жизни?
— Не знаю, — пожал плечами Ота.
Баласар рассмеялся.
— И никогда не узнаете, Император. У вас впереди слишком много дел. Такова уж ваша судьба. — Взгляд гальта приугас, в уголки глаз прокралась грусть. — Есть судьбы и похуже.
Ота пригубил чай. Вкус был совершенный, не слабый, но и не слишком крепкий. Прежде чем выпить, Баласар поднял свою пиалу в знак уважения.
— Ну что, теперь осталось разобраться с книгами, — сказал Ота.
— Да, я тоже об этом вспомнил. Я боялся, вы передумаете. Это кощунство — сжечь библиотеку.
Ота вспомнил ледяные глаза Неплодной, хищную улыбку на женских губах, ее голос; ряды коек в палатах лекарей и стенающих от невыносимой муки женщин. Воспоминание задержалось на вдох и ушло.
— Есть кое-что и похуже, — ответил он.
Оба встали. Их люди выступили из ниш в стенах зала и со стороны арки. Суровые воины юга и утхайемцы севера в струящихся шелках. Ота поднял руки, повелевая слушать его приказ, и отправил слуг вперед, чтобы те подготовили все к их приходу.
Печи находились близко от поверхности земли, в той часта города, где их легко было отрезать от остальных кварталов, если бы огонь каким-то образом вырвался из своего узилища. Жерла дышали нестерпимым жаром и дымом. Их рев напоминал грохот водопадов. Ота привел Баласара и его людей к огромным решеткам, на которых лежали свитки и рукописи. История поколений. Философские трактаты, созданные умами, которые ушли в небытие тысячи лет назад. Древние карты, созданные до основания Первой Империи. Уцелевшие хроники войн, которые закончились еще до пленения первого андата. Перед Отой лежала его история, культура, память о событиях, которые сделали мир таким, какой он есть. Пламя гудело, взметалось вверх.