— Нам теперь везде опасно появляться. Мы могли бы отправиться в Западные земли, когда придет весна. Или в Эдденси…
— Уезжайте сейчас же и не говорите мне, куда. Я не хочу знать, где вы скрываетесь. Понимаешь? — Он посмотрел в широко распахнутые, испуганные глаза поэта. — Я смотрю на свою дочь и едва сдерживаюсь. Но когда я увижу жену, вам оказаться там, где я не смогу вас найти.
Семай открыл было рот, хотел что-то сказать, но не смог, и молча сложил руки в жесте повиновения. Маати поднял голову. В покрасневших глазах дрожали слезы, но во взгляде не было ни просьбы, ни мольбы. Только раскаяние и покорность. Если бы Ота не боялся потревожить Эю, он обнял бы поэта, постарался бы утешить его, как только мог. И все равно отослал бы старого друга прочь. Он видел, что Маати это понимает. Его толстые руки изобразили формальную позу прощания, которая подходила для тех, кто пускается в долгий путь или расстается с умершим. Ота ответил позой прощения, которого тот не просил.
— А гальты? — спросил хай Сетани. — Как нам быть с гальтами?
Ота поднял Эю и переложил с пола к себе на колени. Напрягся, встал. Она оказалась тяжелей, чем он помнил. Он так давно не брал ее на руки. Тогда она была меньше, а он — моложе.
— Мы найдем трубача и дадим сигнал к атаке, — сказал Ота. — Прислушайтесь. Если им так же плохо, как и ей, они вряд ли смогут нам противостоять. Мы выбьем их из города, если начнем прямо сейчас.
Глаза хая Сетани вспыхнули. Он расправил плечи, оскалился, как бойцовый пес, и сложил руки в жесте повиновения приказу. Ота кивнул.
— Эй! Вы! — закричал Сетани слугам и направился к ним пружинящей походкой. — Найдите трубача. Пусть трубит наступление. И меч! Дайте мне меч и принесите еще один — для Императора!
— Нет, — сказал Ота. — Не надо. Я останусь со своей дочерью.
Пока никто не сделал ошибку, осмелившись ему возразить, он повернулся и понес Эю к лестнице и вниз, в темноту.
Баласар попробовал представить, что было бы, если бы он не попытался.
Это напоминало кошмар. Он двигал своих людей, как фишки по доске, с улицы на улицу, от дома к дому. Как мог, старался уберечь от непредсказуемого, смертоносного дождя из камней и стрел. Площадь, которую он выбрал, находилась лишь несколькими улицами южнее входа в беззащитное чрево города, на безопасном расстоянии от башен. Снега нападало столько, что он скрывал ноги выше щиколоток, но Баласар не чувствовал холода. В крови горел огонь. С лица не сходила хищная улыбка. Один отряд уже вернулся из дворцов, армия росла. Баласар обходил ряды, чтобы воины его видели, подбадривал их. В глазах людей он видел отражение своей радости, предчувствие победы и надежду попасть наконец в тепло. Нет, зиме они не достанутся.
Он построил войско и напомнил командирам план боя в подземельях. Очистить их не спеша, методично, не пропуская ни угла. Самое главное — держаться ближе к воздушным колодцам. Не допускать, чтобы местные заманили их в ловушку и удушили дымом или сожгли. Не спешить, держаться вместе. По лицам Баласар видел, что дисциплина будет железной.
Несколько защитников города попробовали атаковать площадь и получили свое. Отважные глупцы. Затрубили вражеские рога, выдавая, где находятся силы защитников и куда они движутся. Только неопытные простофили могли устроить подобную какофонию. Белое небо наливалось темнотой. Должно быть, солнце заходило или набежали новые тучи. Баласар потерял счет времени. Теперь это не имело значения. Его люди приготовились к бою. Его люди. Армия, которую он вел через полмира к этой последней битве. Будь они все его сыновьями, он не смог бы гордиться ими больше.
Боль ударила неожиданно. Сначала он увидел, как она гнет воинов, словно ветер — траву, а затем почувствовал ее сам. Это была постыдная, унизительная, страшная пытка. И, пытаясь удержаться на ногах, Баласар понял, что она значит.
Пленили андата. Враг обратил против них силу какого-то духа. На них напали, но не уничтожили. Сжав зубы, корчась, позабыв о боевом порядке, воины прислонялись к стенам домов и плакали от боли. Их вопли и стоны могли заглушить обвал. Баласар знал, что в этом хоре есть и его голос. Но все же они были живы. Еще живы.
— Всем ко мне! — закричал Баласар. — Держать строй!
И, благослови их бог, они пытались. Они слушали его, даже еле передвигая ноги, зная, как и он, что на них обрушилась та самая сила, которую они пришли уничтожить. Скуля в агонии, они все же встали по местам. Враг искалечил их, но не сломил.
Как вышло бы, подумал он, если бы он не попытался? Каким бы стал мир, если бы он выслушал своего наставника — тогда, в юности, — узнал бы историю андатов и войны, которая уничтожила Империю, содрогнулся бы и забыл? Этих страшилок, одна другой кошмарнее, хватило бы на поколения мальчишек. Если бы маленький Баласар Джайс не принял одну из них так близко к сердцу, если бы не решил, что это станет делом его жизни, и не захотел спасти мир от ужасных существ, что получилось бы тогда? Кем бы стал Малыш Отт, если бы не отправился за Баласаром, чтобы погибнуть в пустыне? На ком женился бы Коул? Как назвал бы Маярсин своих сыновей и дочерей?
Он сначала услышал атаку и только затем увидел ее. На них неслась толпа. Размахивая ножами и топорами, люди прыгнули на них, как горсть горошин, брошенная в стену. Сперва по одному, затем — всем скопом. Баласар испустил боевой клич, и воины ответили ему нестройным криком. Смехотворная картина. Победа принадлежала ему. Это скопище недоумков не умело даже сражаться, не знало, как правильно двигаться. Половина из них не могла держать оружие так, чтобы самим не пораниться. Победить должен был Баласар.
Войска с грохотом врезались друг в друга. Воздух наполнился запахом крови, яростными воплями. На площадь высыпало еще больше народу; людские потоки хлестали из-под земли и неслись по улицам. Унизительная боль мешала Баласару идти. Каждый раз, когда он пытался выпрямиться во весь рост, колени дрожали, угрожая подломиться.
Все призраки, которые следовали за ним. Все люди, которыми он пожертвовал. Все жизни, которые погубил ради спасения мира… Все они привели к этой вот потешной схватке. Белый снег с черными плешинами брусчатки запятнала свежая кровь. Мужчины Сетани и Мати неслись через площадь, рыча и лая, точно псы. Армия Гальта, величайшее войско на свете, делала жалкие попытки отразить их натиск, согнувшись пополам от боли.
Сцена стоила шутовского действа. Разве справедливо было, что вещь столь забавная вселяла один лишь ужас?
«Они перебьют нас, — подумал Баласар. — К утру никого не останется, если их не остановить».
Он дал команду отступать. Спотыкаясь и чуть не падая, воины повиновались приказу. Улица за улицей лучники сдерживали нападающих, наугад стреляя из луков и арбалетов. Пехотинцы спотыкались и всхлипывали. Товарищи подставляли им плечо, но вскоре начинали спотыкаться и сами. Тогда их подхватывали другие руки. Небо темнело, снег валил все сильнее. Когда Баласар добрался до построек на юге, которые приказал захватить утром, стало так темно, что нельзя было разглядеть, что творится на другом конце улицы. Снег опустил над городом полог, чтобы скрыть их позор.