— Слабых! Ну-ну! — негромко хмыкнул в стороне Критобул и, понятное дело, принялся жаловаться пеплу покойного. — Слыхал, Аристид? Слабых! Видал бы он таких слабых…
Но Атэр не обратил внимания на очередной абсурд. От бессилия у него свело челюсть и выступили злые слезы. Он стоял над Марком, сжимал кулаки и боролся с желанием размахнуться и пнуть мертвое тело.
— Как ты мог умереть?! Зачем полез на меч?!!
— Он защищал меня, — невнятно прорыдала в гриву лошади Гермия. — Он х-хотел меня защитить. Это я в-виновата! Это из-за меня-а!
Ее причитания перекрыл чистый, звучный голос Арэлл:
— Прекратите!
Элланка вогнала меч в ножны, подошла к взбешенному Атэру. Крепко взяла его за плечо.
— Ты ничего не изменишь. Криком и обвинениями его не воскресить. Он не виноват, и не виноват никто из нас. Мы не стремимся к смерти. Все хотят жить и ценят жизнь не меньше тебя.
От ее прикосновения Атэру всегда становилось душно. Хотелось вырваться.
— Успокойся, пожалуйста.
Эллан сделал огромное усилие. Глубоко вдохнул, громко выдохнул:
— Я… спокоен.
Несколько мгновений Арэлл смотрела пристально, потом убрала руку:
— Нам нужно похоронить его.
Глядя в ее синие глаза, Атэр невесело усмехнулся.
— Скоро я стану почетным могильщиком.
Прежде чем сжечь тела гвардейцев, он осмотрел их мечи. Забрал два самых лучших и выгреб содержимое кошельков, не обращая внимания на брезгливые гримасы Октавия.
— Вы можете мне возразить, — затянул привычную тягомотину рэймлянин, — но я считаю, нет, твердо уверен, что обирать мертвых, пусть даже врагов, недостойно.
— Можешь отвернуться и не смотреть, — огрызнулся эллан. — Нам будут нужны деньги и хорошее оружие. Гермия, возьми этот.
— Я… я не могу, — залепетала девушка, отступая и с ужасом глядя на тускло поблескивающее лезвие. — Он же… — она опасливо кивнула на труп. — Говорят, нельзя забирать оружие убитого, иначе он вернется и…
— Чушь! — воскликнула Арэлл. — У меня балтус Аристида. Но он не являлся ко мне ни разу!
— Это потому что его прах со мной. — Критобул, широко ухмыляясь, подмигнул бывшей невесте наследника. — И я уговорил его не трогать тебя…
Юлий рассмеялся, но тут же поморщился, схватившись за плечо. Гай улыбнулся. Октавий демонстративно возвел очи к небу, а Арэлл покраснела. И надо признаться, румянец почти вернул ее прежнюю красоту.
— Ладно, бери, не бойся. Пригодится. — Атэр лично затянул на тонкой талии Гермии пояс с ножнами. — Это просто меч.
— Но я не умею… — сказала она с тревогой.
— Будет очень надо — сможешь. Не сомневаюсь в этом…
Прах Марка высыпали в безымянный приток Лигиса.
До глубокой речушки с быстрым течением беглецы добрались вечером. Кони потянулись к воде. Люди подождали, пока они напьются, и встали на берегу.
— Ты хотела что-то произнести, Гермия. — Гай держал сверток с пеплом.
Та отрицательно покачала головой:
— Я не могу…
— Октавий, может, ты?
Жрец растерянно посмотрел на преторианца.
— Я бы с радостью проводил нашего дорогого друга, но я знаю только демонические ритуалы, а они для такого случая не подходят.
— Идиоты, — пробормотал Атэр, на этот раз имея в виду не только товарищей, но и себя. — Человек погиб, а мы даже сказать ничего путного о нем не можем.
— А что тут говорить!? — буркнул Критобул. — Умер и все. Ясно, ему там лучше, чем нам тут! Вот и Аристид считает…
— Я скажу, — неожиданно вмешался Юлий. Помолчал, глядя на темную воду, и заговорил медленно:
— Он любил Рэйм… У него не было ничего кроме этого прекрасного, проклятого города. — Юлий повысил голос. — И умер Марк за Рэйм. Потому что хотел, чтобы родина освободилась от тьмы… Эта вода течет из Лигиса. Реки, струящейся по его городу.
Всхлипывания Гермии зазвучали громче, она закрыла рот обеими руками и ткнулась головой в плечо Арэлл. Лицо элланки стало растерянным, потом губы задрожали, искривились жалостливо, и она обняла плачущую девушку.
Гай развязал плащ, и пепел посыпался в воду.
— Его могилой будет Лигис. А памятником — Рэйм. — Юлий опустил голову.
— Марк говорил, — Гермия подняла мокрое лицо от плеча Арэлл, — что когда все закончится, возьмет меня с собой. Домой.
— Лурия Поппия, его тетка, погнала бы тебя навозной метлой, — сказал Атэр, отворачиваясь и незаметно вытирая рукавом мокрые веки. — Она-то наверняка уже присмотрела своему любимому племянничку богатую рэймскую невесту.
— Атэр! — воскликнул побледневший от возмущения Гай. — Помолчи, а!
Но бывшая рабыня не оскорбилась, улыбнулась почему-то и прошептала:
— Да, наверное.
Критобул тоже хотел сказать в адрес эллана что-то резкое, но тот опередил его:
— А ты? Не хочешь похоронить здесь своего братца? Юлий умеет произносить отличные надгробные речи! И стал Рэйм его могилой на веки веков… Ну? Что Атэр? Что Атэр?! А идите вы все!
Он с размаху пнул комок глины и побрел, сам не зная куда, снова задыхаясь от злости и безысходности. Наверное, его хотели остановить, потому что сзади послышался глубокий, невыносимо чувственный голос Арэлл:
— Оставьте его. Не надо, Гай, пусть идет. Ему надо побыть одному.
Дрожащий огненный закат растекался над рекой. Низкое облако, похожее на корабль — огромный, многопалубный Гиеронт — отражалось в воде. И сквозь его призрачные паруса били красные лучи заходящего солнца.
Надсадно гудели трубы всех шести храмов. Казалось, тугая воздушная волна катится вниз с холма, на котором стоит город, стремясь утопить любого, кого накроет.
По центральной улице тянулась цепочка огней длинной похоронной процессии. Над головами лошадей покачивались султаны из черных траурных перьев.
Первым вышагивал сам Транквил. Для того, чтобы император выглядел как можно естественнее, пришлось в самые краткие сроки найти мима, сходство лица и телосложения которого с почившим правителем Рэйма было бы неоспоримо. И теперь артист важно выступал в одеждах покойного, копируя его походку и жесты, и, как обычно, посверкивая золотыми листьями на венке.
Следом за мнимым императором величественно двигалась процессия «предков». Еще одна группа мимов, представляющих умерших знатных родственников.
Затем несли грамоты с перечислением всех побед и подвигов повелителя, почетные венки, изображения городов, завоеванных им. За ними выступали актеры, с завываниями декламирующие выборочные места из трагедии, написанной за день до похорон. Потом — флейтисты и трубачи. Завершали весь этот хоровод плакальщики, певшие хвалебную песнь и старающиеся перекричать визгливые голоса флейт.