По ночам, когда ноющая косточка мешала сну, она лежала и мечтала, как настанет лето, и Стовба привезет Марию, и они будут жить на даче. И не забыть сказать Шурику, чтобы в начале марта он поехал к дачной хозяйке Ольге Ивановне, и пусть наймет те прежние комнаты, в которых жили при Елизавете Ивановне. И мысли ее устремлялись по несвойственной ей хозяйственной колее: что хорошо бы будущим летом сделать заготовки на зиму, как мама делала, – земляничное варенье, и чернику, перетертую с сахаром, и абрикосовое варенье. Надо спросить у Ирины, умеет ли она варить абрикосовое варенье с ядрышками, как мама варила… И еще она обдумывала предложение, которое должна была сделать Лене Стовбе таким образом, чтобы она не могла отказать. И, конечно, главное, чтобы Шурик был ей помощником… Впрочем, в Шурике она была уверена: в ее планах сыну отводилась значительная роль.
Вера постоянно обсуждала с Шуриком письма Марии. Завязались самостоятельные отношения между шестилетней девочкой и пожилой дамой. Они существовали как будто совершенно отдельно, независимо от Шурика или Стовбы. А между тем дела у Стовбы шли далеко не блестяще, – о чем, разумеется, Вера Александровна знать не могла. К тому времени как Стовбе удалось добыть необходимое для развода свидетельство, острая необходимость в нем отпала: она получила известие, что фиктивный брак не состоится, потому что подлый американец, предназначенный в мужья, исчез, как только Энрике дал ему некоторую сумму денег. Срочности в разводе теперь не было, условились, что Стовба пришлет необходимые документы, Шурик сам подаст на развод, а она приедет прямо к назначенному дню.
Подготовившись к важному разговору, но одновременно и не испытывая ни малейших сомнений, что Шурик ее одобрит, она сказала ему, что хочет пригласить Марию на лето на дачу. Шурик отозвался довольно равнодушно, даже разочаровав Веру безразличием к возможному приезду чудесной девочки.
– Веруся, я не против, но, мне кажется, это будет тебе утомительно. Но, как хочешь. Я в этом году не смогу особо много бывать на даче, а все-таки для тебя лишняя нагрузка…
Вера Александровна списалась со Стовбой и получила несколько неопределенное согласие.
Стовба все равно собиралась приезжать в Москву для развода, – хотя срочности теперь уже никакой не было, но Стовба понимала, что рано или поздно от бессмысленного теперь брака следует освободиться. С дочкой она еще никогда не расставалась, предложение показалось ей странным, но Мария неожиданно обрадовалась. Предстояло последнее предшкольное лето, и хотя Ростов был городом южным, с большой рекой, но индустриальным и пыльным. Летом Стовбе отпуска никогда не давали, и она решилась отпустить дочку. Но не на все лето, а на один месяц.
* * *
В конце мая, когда Шурик был уже почти готов к переезду на дачу, то есть по длиннейшему списку, составленному когда-то рукой Елизаветы Ивановны, собирал в ящики необходимые припасы и вещи – от сахарной пудры до ночного горшка, – Стовба привезла Марию. Приехала Ирина Владимировна, и Шурик торжественно перевез всех на дачу. Заявление о разводе было подано, и назначен день – на конец августа. У Стовбы возникло ощущение, что она сделала еще один шаг навстречу Энрике.
Стовба провела на даче с дочкой два дня. Ей там очень понравилось: и природа, и тишина, и удивительная благовоспитанность дома, в который она попала.
«Прямо дворянское гнездо», – грустно подумала она.
Марии тоже очень понравилось на даче, к тому же она все время висела на Вере Александровне, и Стовба, растившая ребенка без помощников и соучастников, с некоторой болезненностью ощутила, что дочка ее слишком тянется к Вере Александровне, но объяснила это отсутствием в жизни ребенка настоящей бабушки. Сама она, как и Шурик, воспитана была бабушкой и любила ее больше всех своих домашних…
Уезжала она со сложным чувством: ей казалось, что Мария чересчур легко ее отпускает. С Верой Александровной договорились, что она приедет через месяц, и тогда они вместе решат, заберет ли она Марию в Ростов или оставит до конца лета. Лена, за всю жизнь не оставлявшая дочку более чем на несколько часов, вдруг решилась расстаться с ней на такой долгий срок. Одновременно с треногой она испытывала некоторое освобождение, временный отпуск от материнства, которое она несла бессменно, неразделенно и единолично почти семь лет. Чувство незаконной свободы…
Когда, через три дня после переезда, Шурик приехал на дачу с двумя пузатыми сумками продуктов, он обнаружил, что его мама и девочка стали друг для друга Верусей и Мурзиком – навсегда.
Мария встретила Шурика с живейшей радостью, прыгала от нетерпения около него, подскакивала как мячик, норовя повиснуть на шее. Он поставил сумки на пол и, обернувшись неожиданно, схватил ее поперек тела и бросил на диван. Она счастливо взвизгнула, пружинисто подскочила. Началась счастливая возня. Шурик взвалил ее себе на шею, она размашисто болтала руками и ногами, он кружил ее со странным чувством, что в его жизни уже было что-то точно такое… Лилька! Это Лильку он кружил и бросал, это она любила вот так повисеть на нем, дрыгая ногами в остроносых ботиночках…
– Ах ты, Мурзятина! – закричал Шурик и сбросил ее на диван.
Девочка спрыгнула на пол, кинулась к сумке и живенько ее распотрошила. Достала маленький картонный пакет вишневого сока, добытый через Валерию из каких-то таинственных распределителей. Шурик отлепил приклеенную к боку соломинку и вставил ее в картонку:
– Пей!
Мария сосала через соломинку финский синтетический сок, а когда он, хлюпнув, кончился, закатила глаза к небу и сказала мечтательно:
– Когда я вырасту, вот клянусь, ничего другого в рот не возьму!
И она стала пристально изучать картонку, чтобы в будущем не спутать ее ни с какой другой.
Потом Шурик собрался с девочкой на пруд. Неожиданно с ними пошла и Вера. Она сидела на берегу, пока они брызгались в холодной воде. Всю дорогу до дома она ехала у Шурика на спине и все погоняла его:
– Ты моя лошадка! Скорей! Скорей!
И Шурик несся вприпрыжку. Позади них шла Вера, получая удовольствие от неожиданной комбинации: их было не двое, а трое. Потом Шурик с Марией доскакали до дома, и Вера сказала:
– Детки, мойте руки!
И это их сразу уравняло.
Две недели Вера провела с Мурзиком. Ирина Владимировна кружила вокруг них на известном расстоянии – ей дозволялось только постирать детское бельишко. Все прочие заботы – кормление, гуляние, укладывание спать – Вера Александровна полностью взяла на себя. Это была именно та часть забот, которая когда-то, в Шуриковом детстве, выпадала на долю Елизаветы Ивановны или нанятой.
Вера запоздало открывала для себя упущенные радости материнства: утренний сладкий зевок не вполне проснувшегося дитяти и взрыв энергии, происходящий в момент, когда тонкие босые ноги касались пола, и молочные усы после завтрака, которые Мария отирала кулачком, и ее бурные прыжки с объятиями после расставания на пятнадцать минут. Шурик в пять лет был добродушным и немного замедленным увальнем, а эта смуглая птичка щебетала, скакала, радовалась безостановочно, а Вера Александровна ходила за ней по пятам, боясь пропустить улыбку, слово, поворот головы.