В подступившей темноте они проехали по неприметной тропинке, пока Аника не остановил отряд, и велел спешиваться.
Влажная чаща, сбегающая к самой воде, могла навести настоящую оторопь. Деревья представлялись сказочными великанами, готовыми в любой миг разорвать коней и людей на части за вторжение в свои заповедные чертоги.
В воде что-то шумно плескалось, избегая попадаться на глаза и в полосу лунной дорожки. Кони косились в ту сторону и недовольно фыркали.
— Все, пора бросать лошадей, — недовольно заметил Аника. — Испугаются — шуму наделают.
Басманов еще раз отверг идею остаться не запачканным в грязи. Пришлось оставлять двоих ярославовых людей, взятых с собой для подмоги.
Пробирались среди влажных стволов, оскальзываясь на корягах, на смутный огонек, видимый там, где шумела стиснутая меж островков Нарова.
Наконец, не раз и не два оступившись в холодные лужи, они выбрались в шумящий на ветру камыш. Луна освещала небольшой островок, где угадывалась лачуга, в оконце которой призрачно мерцал свет.
— Лодка у них тут была, — словно извиняясь, сказал Аника, — но кто-то отогнал ее на остров.
— Тут неглубоко, поди, — сказал Басманов. — Да и вымокли мы все одно.
— А может, обложить их, — спросил шепотом старший из донцов. — Да за подмогой послать? Утром, при свете, стрельцы на лодках сплавают и приволокут всех под белы рученьки.
— А как уйдет впотьмах на лодке? — Басманов покачал головой. — Да и стрельцы тут не сгодятся. Могут живьем не скрутить, а порубить сгоряча. Деликатности в них ни на грош.
— И то верно, — Аника скинул кафтан, вернее ту рванину, что некогда кафтаном была, потом сапоги. Подумав, сбросил рубаху, закрепив за спиной портупею с ножнами.
Басманов поразился его почти болезненной худобе, бросавшейся в глаза даже при слабом лунном свете.
Донцы и князь последовали примеру Аники.
«Куда ты, воевода, — спросил с усмешкой сам себя опричник, входя в студеную воду Наровы. — Как увидел бы тебя сейчас государь, или князь Курбский, то-то смеху бы вышло и позору на седины».
Ноги ушли в ил, за щиколотки, словно пальцы кикимор, стали цепляться водоросли. Наконец вода достигла пояса, и прихватило дух.
Первым поплыл к острову Аника, юрко, словно выдра, сторонясь лунной дорожки. Следом устремились донцы и Басманов. Благо, плыть надо было совсем недалеко. Впрочем, когда достигли осклизлых досок, заменявших причал, возле которых моталась привязанная лодочка, ни у кого зуб на зуб не попадал.
Аника скользнул наверх, первым делом заглянув в челн — не лежит ли кто на дне. Потом осторожно прислонился к бревенчатой стене и прокрался к двери лачуги.
Басманов с огромным трудом выбрался, помянув про себя и возраст свой, и холодное предвоенное лето, и кузькину мать. Хорошо еще шума лишнего не наделал.
Донцы, неслышные, словно тени, оказались с двух сторон от князя.
Изнутри доносилась гортанная германская речь. Голос женский, резкий и неприятный, а вторил ему мужской. Слов не разобрал князь.
Аника, повернувшись от дверей, потянул из-за спины саблю, показав три пальца, обозначив, что есть в халупе и еще один молчаливый враг.
Басманов подобрался, намереваясь вслед за Аникой ворваться внутрь, но его нахально оттеснил плечом старший донец. Князь засопел в гневе, но решил, что сейчас не след норов показывать.
Аника указал второму донцу на окно, потом на лодку. Тот кивком головы показал, что понял, и замер, укутанный тенями, поджидая того, кто попытается скрыться бегством.
Молча рванул новоявленный дружинник незапертую дверь на себя и прыгнул внутрь. Донец, сопя, полез следом.
Басманов услышал гневный женский крик и звон стали. Тут же в окне возник размытый силуэт, и о доски грохнули тяжелые сапоги выпрыгнувшего вон человека. На плечах сообразительного недруга тут же повис готовый к такому обороту казак.
Басманов попытался разобрать в сплетении тел, где чья голова, но не рискнул бить сабельной рукоятью в эту мешанину. Решившись, он ринулся в светлый дверной проем.
Внутри он застал довольно дикую картину.
Тучный мужчина, одетый под простого горожанина, с трудом отбивался фальшионом от наседающего Аники, а в дальнем углу донец пятился под неистовым натиском простоволосой девицы в мужском платье, которая уверенно орудовала кошкодером — излюбленным оружием профессиональных европейских наемников.
Никогда не видывал Басманов, чтобы пугался любимец Ярослава супротивника в бою. А видел он его не в одной драке… Что стало с казаком? Лица нет, рот распахнут, как от крика, сабля в неверной руке гуляет, отбивается кое-как, словно неумеха.
Женщина, вероятно, та самая, что стала причиной Ярославова бесчестия, совершила весьма мудреный финт, достав казака в плечо.
Басманов рванулся вперед, намереваясь оглушить неистовую фурию, но та вдруг сорвала с пояса и швырнула ему в лицо тяжелый кошель. Вынужденный отшатнуться, князь пропустил расчетливый пинок в живот и согнулся пополам, едва не заревев от обиды и боли.
Донцу, противостоящему ведьме, вновь досталось, на этот раз по запястью, а женщина, изрыгнув грязную ругань на германском, метнулась между ним и Басмановым к выходу.
Но Аника, краем глаза следивший за происходящим, в два быстрых и точных удара покончил со своим противником, отбив в сторону фальшион, и пронзив горло толстяка, ринулся в погоню.
Догнал он женщину одним звериным прыжком, сшиб на пол, прижал всем телом к доскам. Подскочил Басманов, пнул дважды в бок яростно извивающуюся в попытках сбросить Анику ведьму, потом ударил ее по макушке рукоятью сабли.
Новый дружинник, тяжело дыша, стал подниматься.
— Змей морской, а не девка, — с чувством сказал он. — Чуть не ушла.
— Оплошал я, — откликнулся раненый донец. — Таким надобно сразу же осиновый кол загонять, голову с плеч, да к ногам приставить.
— А что так, — усмехнулся Басманов, стирая кровь с рассеченного кошелем лба. — Сильна железом махать?
— Не оттого оробел я, — сказал донец, тяжело опускаясь на лавку и зажимая раненое запястье свободной рукой, — что она рубилась лихо. Глазищи у нее — словно болотные огни. Глянул я — едва не затянуло…
— Влюбился, наверное, — заметил Аника с кривой усмешкой и принялся деловито скручивать ремнем руки обморочной пленницы. — Жаль только, что из-за этой шустрой твари уложил я своего жирного каплуна. Хотел в полон взять — не вышло.
Снаружи внутрь заглянул казак, стороживший окно.
— А твой живехонек? — спросил Басманов.
В ответ донец только безнадежно рукой махнул:
— Кончился, падла. Сам не заметил я, как удавил.
— Выходит, — заметил князь, — один у нас живой трофей образовался. Но и на том спасибо.