— К сожалению, — заметил де Сото, — большую часть своей жизни провел я на Востоке, где редко встретишь рыцарей северной Европы.
— В таком случае вашей милости повезло, — обрадовался Роже, не замечающий скепсиса и сарказма в словах де Сото. — По распоряжению магистра, мы намерены провести турнир, а также военный смотр гарнизона.
— Почту за честь присутствовать, — поклонился испанец.
— Все это — после скромной трапезы.
Роже отвел испанца в пиршественную залу. Испанец чувствовал себя неуютно в мрачном тевтонском замке. Кругом — холодный камень, словно в могильном склепе.
Хоть и был он в дублете с меховым воротником — тут же продрог до костей. Грандиозный камин, в который слуги метали разве что не целые деревья, прогревал и сушил лишь воздух. Но стены, да и сами грубо выструганные лавки были полны ледяным холодом, словно создал их тевтонский гений из цельных глыб морозного льда.
— Какой разительный контраст с уютными дворцами и гасиендами Кастилии, — пробормотал де Сото.
— Что вы сказали, рыцарь? — спросил Роже, богатырским взмахом руки подзывая серва с блюдом, на котором примостились жареные фазаны.
— Я поражен богатым убранством залы и неким… особым очарованием этого лагеря воинства Христова, — сказал испанец, вдумчиво выбирая себе фазанчика.
На ржавых крюках, вкривь и вкось вбитых прямо в раствор, скрепляющий камни, висели истрепанные хоругви и рыцарские значки, от сырости и копоти ставшие похожими на грязные тряпки. Рядом гордо водружены помятые ляхами да литвинами треугольные щиты, выщербленные топоры, громоздкие шлемы времен Ричарда Аьвиное Сердце и Аюдовика Святого.
— Сейчас грянет музыка, — заметил Роже, кинжалом разделывая пичугу. — Она усладит наш слух и направит мысли к небесам.
Действительно, в пиршественную залу вошли соратники Роже, тут же устремившиеся к блюдам с едой, а следом — музыканты. Грянули медные трубы, и де Сото едва не подавился вином.
— Трубы Иерихонские! — воскликнул он, тряхнув головой.
Приняв его реплику за комплимент, Роже осклабился:
— Рев литавр и грохот железа всегда вселяли ужас в варваров, лаская уши слуг Господних.
Действительно, помимо рева имел место и грохот железа. Де Сото не знал названий инструментов, находящихся в руках музыкантов, но был уверен, что «сладчайшая» музыка, извлекаемая из них, наверняка распугает дичь и рыбу вокруг замка на пару дней конного пути.
В свете укрепленных на стенах факелов кривлялись и прыгали «служители муз», одетые в рогатые шапочки и пестрые одежды, кое-как сшитые из пестрых лоскутков.
Появились два артиста, расхаживающие по залу на ходулях, жонглеры принялись перекидываться окрашенными в багровые тона деревянными дубинками, пролетающими в опасной близости от голов пирующих.
Два шута затеяли потешный поединок, орудуя бутафорскими деревянными мечами. Хлебнувшие вина рыцари дружным ором демонстрировали, что эта потеха приходится им по вкусу.
«Чистые дикари, — рассудил кастилец, — занесенные в этот край крестовыми походами, одичавшие и надменные. Подобное зрелище немыслимо ни в Гранаде, ни в Александрии. На Востоке даже простолюдин не купится на подобное представление».
Между ногами пирующих, а также под столом и лавками лежали громадные кудлатые псы, более похожие на волков. Рыцари, не стесняясь, вытирали об их шкуры жирные руки, метали прямо на пол кости и встречали перебранку между собаками не меньшими криками восторга, чем выходки шутов.
Оценил де Сото лишь отменное вино. Проведя многие месяцы на корабле, он отдал должное и дичи, но в другое время его нежный желудок воспротивился бы подобной грубой пище. С сожалением понял он, что не увидит ни марципановых яблочек, ни халвы, ни иных привычных сладостей и пряностей.
— И отчего отказался я на Родосе от предложения обменять трофейного арабского коня на арабского же кухаря? В здешних местах подобного не найти, — сокрушался он.
Поманив пальцем одного из слуг, де Сото что-то шепнул ему. Скорчив удивленную физиономию, раб ордена удалился. Вскоре вернулся он, неся широкую медную чашу и кувшин.
— Наливай, — коротко приказал де Сото. Серв плеснул воду в чашу, и испанец погрузил в
нее испачканные мясом кончики пальцев, под удивленным взором Роже. Потом, с сомнением повертев головой, вытер руки о меховую опушку своего дублета.
— Кажется, — насупился Роже, — ваша милость хочет преподать нам урок хороших манер?
— Нисколько, — пожал плечами де Сото, — просто я брезглив по природе, и не люблю собак.
— Хорошие манеры заключаются не в том, чтобы вымачивать пальцы в корыте, — заметил изрядно хлебнувший вина собрат Роже по Ордену, — а во владении тремя рыцарскими искусствами.
— Отменно сказано, — подтвердил де Сото.
— Наш гость со сказочного Востока, — продолжал пьяный, — ими владеет?
— Я испанский гранд, — гордо вскинул подбородок де Сото, — а не какой-нибудь мужлан.
Речь шла о трех искусствах, владение которыми со времен раннего Средневековья почиталось единственным талантом, обязательным для благородной особы: о соколиной охоте, вольтижировке и псовой охоте.
— Возите ли вы на кораблях, благородный рыцарь, — спросил Роже, — свору борзых? Я был бы поражен…
— К сожалению, — развел руками де Сото, — «Темный Спрут» — боевое судно, и на нем нет места ни собакам, ни коням. Посему не удастся мне показать свое искусство в этих двух благородных искусствах. Но есть у меня птица, быстрая, как стрела, равной которой, смею думать, не сыщется в здешних местах.
Тут же, едва не опрокинув стол, вскочили сразу несколько рыцарей, готовых опровергнуть сказанное.
— Тише, благородные паладины, — поднялся Роже. — Наш гость не носит свою волшебную птицу за пазухой, нарушать же сегодняшний распорядок, посылать за соколом и устраивать охоту не должно.
— Завтра, — затряс кулаками самый пьяный из присутствующих, — я дам гостю урок рыцарского искусства, вернее, его преподаст Острокрыл, лучшая птица здешних мест.
— Охотно принимаю ваш вызов, — безразличным тоном заметил де Сото, расстегивая верхние крючки дублета и снимая с загорелой шеи ожерелье из кораллов и черного жемчуга.
Под восхищенный вздох присутствующих он небрежно швырнул драгоценное ожерелье на груду костей.
— Вот мой залог того, что Крылья Пустыни обставит твоего Вострокрыла, или как там его, равно как и любую другую птицу в здешних краях.
Повисло неловкое молчание, ибо ожерелье, если снести его любому ганзейскому торговцу, может статься, оказалось бы ценнее, чем весь замок с бомбардами и недостроенным кораблем в придачу.
— Святая Церковь, — с расстановкой заметил Роже, поводя глазами с одного своего товарища на другого, — запрещает своим паладинам впадать в ненужный азарт, алчность и стяжательство. Нет у нищенствующих рыцарей Ливонии залогов, способных потягаться с этим заморским дивом.