— Хватает у истинной веры и таких защитников, кто служит мечом и копьем не за звонкую монету, — надменно ответил ливонский кавалер.
— Готовы ли вы возглавить христианскую рать? — спросила Гретхен.
— Разумеется, да хранит меня от робости Небесное Войско!
— Таким образом, — подытожила фрау, — все, что должно было прозвучать под этими сводами…
Тут она с милой улыбкой посмотрела наверх, где невидимые снизу уши прильнули к специально устроенным слуховым отверстиям.
— Уже отзвучало. Позвольте мне отдохнуть, дабы затем отправиться в ставку магистра для решения нашей основной проблемы.
И она двинулась в сторону отведенной ей комнаты.
Тут же поднялся литвин.
— Хозяин, конь мой готов к дороге?
— Вы двинетесь в такую рань? Разумеется, сынишка сейчас оседлает.
Поляк шевельнул усами и осушил свой кубок.
— Пора и мне в дорогу.
Фелькензам, явно рассчитывавший на попойку в рыцарском кругу после утомительных переговоров, с ненавистью уставился поверх чаши на кислую физиономию священника, оставшегося за столом.
— Тогда и я отправлюсь к войскам, — выдавил он. Не прошло и получаса, как он и литвин домчались до развилки тракта.
— Удачи в битве! — услышал Фелькензам, когда его спутник повернул к югу.
Когда стук копыт тевтонской лошади растворился в утреннем тумане, литвин повернул коня на юг.
Выспавшись кое-как, в дорогу тронулся и священник. Поляк несколько миль пытался развлекать его сальными анекдотами из жизни краковской знати, но вскоре начал скучать и пристроился к каравану купцов, спешивших увезти товары подальше от охваченных войной земель.
А в харчевне Гюнтера тайная вечерня продолжалась.
Пятеро членов верховного судилища Фемы выслушали от Гретхен все нюансы разговора в нижнем помещении.
— Согласится ли магистр отдать войска Фелькензаму? — спросил первый.
— Это — самая легкая часть задачи, — безмятежно улыбнулась Гретхен. — Он просто занеможет, а рядом окажется та, кого он так желал все эти годы.
— Главное вам, фрау, — наставительно сказал второй, — не заиграться в эту интрижку. Вы нам нужны подле Батория, а не в палатке этого ветхого вождя ветхого рыцарства.
Гретхен криво усмехнулась.
— Вряд ли меня позабавит и надолго отвлечет от дел этот походный роман.
Третий член Шемгерихта оглядел своих коллег.
— Все ли мы взвесили, братья? Ведь принятые нами решения изменят очертания мира в северной Европе на многие годы, если не на века?
— Но и предотвратят еще большие изменения, — возразил четвертый, — угодные одним только московитам. В чем твоя тревога, брат?
Последний из верховного судилища ответил:
— Мне и самому тяжело признать, что Орден, великое детище Крестовых Походов, усмирявший варваров и продвигавший столетиями цивилизацию на Восток, должен погибнуть. Но мы, как никто в мире, знаем — он прогнил изнутри, немощен, ненавистен соседям. Его рыцари стали тенями, призраками на кладбище древней Европы, пугалами в давно заброшенном поле.
Возразивший второму печально кивнул головой, признавая правоту говорившего.
— Армия московского царя рано или поздно уничтожит Орден, варвары закрепятся на всем протяжении его морских владений, и тогда не найдется силы, способной загнать их назад, за прежние рубежи.
— Фрау хочет нам что-то сказать, — с бледным подобием улыбки на устах заметил первый из незримых владык Ливонии, — да и по праву — ведь идея принадлежит ее светлой голове.
Гретхен слегка смутилась, что с ней случалось крайне редко. Как высоко бы она ни парила, эти пятеро даже для нее были недостижимыми.
— За последние века часть дикарей удалось цивилизовать, — сказала она. — Молодые племена, живущие к югу от Ливонии, сделали свой выбор в пользу Запада. Может статься, в этом и была историческая роль Ордена, кто знает? Им следует сделаться наследниками великой идеи — держать восточного дьявола за стальными засовами и острыми рогатками.
— Да и вождь их, молодой Батори — подает бо-ольшие надежды, — заметил четвертый безымянный член Фемгерихта. — Некогда я знавал Елизавету Батори… Весьма, весьма была экстравагантная особа.
«Да сколько же тебе лет, — ужаснулась Гретхен. — Елизавета купалась в кровавых ваннах и выкалывала глаза служанкам золоченной шпилькой… э-э… довольно давно»…
— Открытое вмешательство польско-литовских войск в войну, да еще и без всякого повода, — продолжил мысль первый, — вызвало бы немалые кривотолки в Европе.
— А не получится ли так, — спросил первый, — что наш паладин разобьет русских?
— Что же, честь ему тогда и хвала, — откликнулась Гретхен. — Только вряд ли. Но если вдруг — то московиты станут слабее, и Баторию будет легче отогнать их от Балтийского Моря.
— Ну не Роланд же он, и не Карл Великий, в самом деле! Одним мечом сразить сотни полков — право, мы начинаем верить в сказки. — Третий руководитель Фемы встал и потянулся. — Разобьет головной полк, и что с того? За ним придет следующий, потом еще два, потом три. Нет, рыцарство тевтонское не может победить в этом противостоянии. Давид и Голиаф — весьма интересная сказка, только великан вооружен пищалью и пушкой, а праща нашего героя давно сгнила, и снаряды не пробивают броню.
— Фрау, — торжественно сказал первый, — Фемгерихт благодарит вас за ваши дела, мысли и слова. Лучшего исхода и ожидать не приходится. Один бой, одно поражение, один новый король в соседней стране — и здешние земли останутся за Западом, а не за Востоком.
— Орден умер, а Тень его жива, — пробормотала Гретхен сама себе под нос, когда пятеро людей-призраков выскальзывали из круглой комнаты.
Наконец свершилось! Русская армия во всей своей красе тронулась по многим дорогам со стороны Пскова и Печерского Монастыря вглубь Ливонии, огибая Чудское Озеро с юга по огромной дуге. Полки шли автономно, различными колоннами, выслав далеко вперед конные ертаулы, прикрыв фланги роящимися казачьими отрядами. Сквозь это сито не удалось проскочить ни одному ливонскому отряду из тех, что норовили задержать шествие московитов.
Князь Курбский был отозван царем. Герою казанскому предстояло долгое разбирательство относительно «странной войны» прошлого года, гибели двух русских отрядов и неважно налаженного снабжения войск.
Временно возглавил основные силы герой Астраханского похода князь Серебряный.
Воевода оказался деятельным, поспевал повсюду на своем диком черном жеребце.
Только что он ел походную кашу с казаками ертаула — а он уже в пушечном обозе, пеняет нерадивым возничим. Не успели те перевезти дух — а он уже у недавно наведенной гати, разбирается, почему утопла телега с провиантом.