— Дважды сидел «на телефонах». Какую-то дурость записывал и передавал, куда велено. Нареканий нет.
— Похвально, возьми с полки пирожок.
— В остальное время следовал рекомендациям капитана Германа.
— То есть?
— А то вы не знаете. По утрам — пробежка, вечером — спортзал. Кстати — на какие-такие шиши вы его отгрохали? Неужто нельзя просто снимать какой-нибудь на стороне? Дешевле и лучше.
— Что значит — лучше?
— Ну, — замялся Пшибышевский, — сауны там всякие, массажные кабинеты, тренажеры. И инвентарь посовременнее бы.
— Мечи не нравятся?
Речь шла о бамбуковых, деревянных и алюминиевых имитаторах разного рода холодного оружия, и доспехов к ним.
— Почему же не нравятся, — пожал плечами Стас. — Даже весело. Разнообразие какое-то. В перечне людей, с которыми я общаюсь, забыл упомянуть двух достойных узкоглазых джентльменов, которые регулярно со мной фехтуют. Вернее — избивают меня всякими палками, и дрынами. Да еще и пинаются. Очень достойные господа.
— Знал бы ты, во сколько обходятся нашему государству эти узкоглазые господа, — промямлил полковник, оттянув нижнюю губу и глядя в пустоту, — ценил бы эти пинки и палочные удары.
— Я ценю. Но все же, вместо экзотики, мне бы штангу да парочку гирь, а три раза в неделю — нормальный тир со встающими мишенями. Так недолго одичать и разучиться владеть табельным оружием.
Полковник пропустил его последние замечания мимо ушей.
— В таком же духе прошла и прошлая неделя?
— И позапрошлая, и два других месяца. Про походы в кино и на редкость нерегулярную половую жизнь можно не докладывать?
— Уволь, — полковник вытащил из стола какую-то папку, уставился в могучий график, пестреющий синими и красными карандашными пометками. — А ты молодец!
— В чем, интересно? Может, я не гожусь в отличники боевой и политической, но как знатная макивара и главный дуракавалятель в конторе требую внеочередного воинского звания. И талоны на усиленное питание.
— Талоны — вот они, — меланхолично заметил дядя Саша, предъявляя взору изумленного Стаса цветастый рулон каких-то бумажек. — Диетическая столовая при… В общем, недалеко отсюда, прапориха объяснит. Два раза в день питаться по полной. Считай это приказом Родины.
— Есть. — Стас сглотнул. — А как насчет расследования? Я же как опер скоро буду просто несостоятелен. Можно хоть пропажу носового платка вашей секретарши расследую? Мозг затупится ведь.
— Тебе не повредит, востер больно. Не по-военному это, шибко грамотным быть. А с платком — проще некуда. Это Герман его увел, а точнее велел ей положить на плафон. Прямо над ее рабочим столом. За что получил от меня лишний наряд и урезанный отпуск.
— А что же ей не скажете? Мается, бедная. Хороший индийский платок. С каким-то шитьем хитрым.
— Нечего ей хлебалом мух ловить. Она, между прочим, тоже Тень. Неважно — чья, но Тень. И не должна поддаваться на провокации Германа, как…
— Некоторые бывшие контрразведчики, — докончил грустно Стас.
— Именно, племянник, — палец полковника устремился в зенит. — Она обязана не поддаваться никакому ментальному контролю! Или спишу в обоз! В пехоту! В маркитантки!
Стас помолчал. Потом несмело намекнул:
— Если нет во мне особой нужды, может — насчет отпуска…
— Отставить давить на родственную жилу. Кумовство разводить в органах? Не позволю, не будь я твой дядя и полковник.
Пшибышевский наблюдал этот разговор словно бы со стороны, как будто смотрел странное тягомотное кино. Но все же была в этой киноленте какая-то особенная притягательность, изюминка.
Ему было сложно представить в роли полковника своего прежнего начальника, Сан Саныча. Тот был по-своему неплохим командиром, но чтобы вот так дурачиться! Никогда! Всегда собранный и серьезный, как собственный памятник…
А дядя Саша не служил, а как бы играл в службу.
Подобная манера общения водилась почти за всеми работниками безымянной конторы, с которыми довелось свидеться Стасу. Они из каждого мига служебного взаимодействия делали какое-то театральное представление, странно подбирая слова, меняя мимику и тембр голоса.
Поначалу это утомляло, потом он привык. У каждой марфушки, рассудил капитан, свои игрушки. На Лубянке все микро-феликсы. А здесь — макси-станиславские. Бывает.
— С питанием и тренировками все ясно, — сказал полковник, еще раз проглядев график. — Тиры и тренажеры отменяю своим волевым командирским решением. Что насчет ментальных тренировок?
— Герман говорит, — честно признался Стас, — что я полный бездарь.
— Мне он пишет совсем иное.
— Шуткует, наверняка, озорной наш.
— А как тебе сама практика?
— Да никак. Нудно и скучновато.
Битых два месяца капитан Пшибышевский разгадывал какие-то головоломки, разглядывал бесформенные кляксы на листах писчей бумаги, пытался одновременно следить за бьющейся о стекло мухой в одной части своего кабинета, и кривляющимся собственным отражением в кривом зеркале по другую сторону от стола.
— А еще, — настаивал полковник, словно желающий сделать научную карьеру на болезни пациента педиатр, — какие впечатления?
— Башка болит и кружится. Полным дураком себя ощущаю. Стал запоминать длинные последовательности бессмысленных знаков и пить водку напополам с вермутом.
Полковник уткнулся в график, потом переспросил:
— При чем тут вермут?
Стас хлопнул себя по лбу:
— Ах да, прошу прощения. Это уже из моей частной жизни и досуга.
— Ты мне это брось! Вермут — отставить! Только водку, можно с пивом. И только по выходным… Или после дежурства.
Стас подумал, вытянуться ли ему во фрунт, но пришел к выводу, что может получить в глаз. Он только сухо кивнул и сказал:
— Так точно.
— И все?
— В смысле, товарищ полковник?
— Больше никаких изменений не ощущаешь? Они есть, и график тому свидетель. Начальство интересуется твоим субъективным мнением.
— Сны цветные видеть стал, — помедлив, сказал Пшибышевский. — После первого ранения такого не было.
— После чеченского осколка?
— Нет, еще в школе, на фехтовании маска слетела. Партнер клинок в сторону отвел, но эфесом залепил так, что… В общем — три шва, сотрясение, минус два боковых зуба.
— А теперь видишь в цвете? Это отрадно. Надеюсь — чистая порнография мерещится? Никаких антисоветских демонстраций, ковбоев и бейсбола?
Стас устало прикрыл глаза. Этот балаган, в который его дядя превратил бывшее отделение комитета, начинал его раздражать.