Колдунья, зашипев, прыгнула на него, попыталась вцепиться в волосы, но Антон увернулся, и когти девицы прочертили четыре параллельные царапины на плече. Она снова кинулась, стремительная и гибкая, как пантера, ухватила Антона за руку и с нечеловеческой силой рванула на себя, повалила на пол, придавила всем телом, внезапно увеличившим вес, так что Антон не мог пошевелиться, впилась губами в его губы. Черты лица ее исказились, поплыли, сквозь прекрасную маску с чувственными губами проглянул лик старой ведьмы, и это отрезвило Антона, заставило сопротивляться, хотя силы убывали с каждым мгновением, сознание меркло, а возбужденное страстным напором тело начинало жить самостоятельно, отдельно от сознания, принимать ласки и отвечать на них.
С трудом увернувшись от губ колдуньи, Антон заставил руки оторваться от ее груди, ужом вывернулся из объятий, стряхнул девицу и перекатился под стену, почти не осознавая, что делает. Ведьма, визжа, бросилась на него снова, уже не обращая внимания на метаморфозы лица, он отбил ее ударом ноги, потом еще раз и еще, пока не собрал силы и не бросил колдунью через всю комнату, так что она врезалась в пузатый комод и разнесла его в щепки.
В комнату ворвался чернобородый сотник, окинул ее взглядом, поднял дубинку, направляя острие на сидевшего на корточках Антона, но хозяйка спальни, превратившись окончательно в высохшую костлявую старуху, остановила его. Не стесняясь своего вида, подняла бутылку с двумя горлышками, сделала несколько глотков, проливая зеленоватую жидкость на тощую грудь, вытянула вперед руку ладонью вверх, подождала, пока на ней соберется дымный шарик, и метнула в Антона.
Шарик на лету превратился в зеркальную плоскость, которая ударила в сидящего человека, подняла его в воздух и буквально прилепила к стене с ковром.
— Подержи его на стеночке, — бросила старуха, подавая бутылку сотнику, и вышла из комнаты.
Бородач с опаской принял бутылку, вытянул ее по направлению к Антону, с сочувствием разглядывая содрогавшееся тело: неизвестная сила продолжала держать пленника за горло и за руки в положении распятого, — и вполголоса проговорил, качая головой:
— Ну ты и кретин, Витязь! Что тебе стоило ублажить Хозяйку? Глядишь, и уцелел бы. А теперь жди экзекуции. Жаль, что мы уже не встретимся.
В спальню вошла старуха, одетая в прежний монашеский наряд, повела рукой.
— Иди, сотник, больше ты мне не нужен.
Бородач кинул на Антона еще один сочувственный взгляд и вышел. Старуха подошла ближе, смерила пленника взглядом, усмехнулась.
— Может, передумаешь, соколик? Жить-то небось хочется? Или ты надеешься на помощь волхва? Не надейся, никто тебе не поможет, ни Евстигней, ни друзья твои, да и баба твоя у нас. Ею сейчас сотник займется, он большой любитель женского полу. Не хочешь ли спасти ее? Одно твое слово, и она на свободе.
— Сука! — обозначил слово Антон онемелыми губами.
— Как знаешь. — Старуха замахнулась второй рукой с перстнем в виде змеи, глазки-камни которой вспыхнули фиолетово-зеленым светом, раздался свист, и Антон почувствовал удар плети, образовавший багровый рубец на груди. С трудом удержался от крика.
Старуха еще раз махнула рукой. Свистнула невидимая плеть, удар потряс тело Громова, на животе вспух еще один рубец. Жгучая боль ударила в голову, пресекла дыхание.
— Не надумал, Витязь? Какой-то ты вялый, недотемканный, али не научил дед, как сопротивляться черной магии?
— Отпусти… Валерию… ведьма! — прохрипел Антон.
— Это уж мне решать, соколик. Я вас сюда не звала, вы на моей территории, тут моя власть, мои законы. Будешь выпендриваться, скормлю зверям. А пока запомни, что перечить мне не след.
Свист — удар — рубец, свист — удар — рубец, невидимая плеть била сильно и точно, боль огненными всплесками входила в тело, отзывалась судорогами мышц и провалами сознания, и на восьмом ударе Антон окончательно ушел в спасительную темноту беспамятства, уже не видя, как в спальню вошел сотник, и старуха прекратила порку.
— В чем дело, сотник?! Я что тебе велела?!
— К нам гость.
Пелагея опустила руку, тело Громова сорвалось со стены и рухнуло на пол безжизненной массой.
— Кто?
— Здорово ты его разукрасила, Хозяйка. Он готов? Куда его, в озеро?
— В молельню. Очухается — сто раз подумает, стоит ли погибать за идею. Кого еще черт принес?
— Меня, — появился в спальне громадный, как шкаф, гость, в котором Пелагея с изумлением узнала Клементьева. — Славно вы тут развлекаетесь, господа. — Виктор Иванович бросил взгляд на окровавленное тело Громова. — Прямо образцово-показательные выступления святой инквизиции.
— Этот человек…
— Знаю, — махнул мощной дланью Клементьев. — Где мы можем побеседовать?
— Как ты прошел в храм, гость нежданный? И почему без предупреждения? Я этого не люблю!
Клементьев тяжело посмотрел на сотника, тот поспешно поднял тело Громова и вынес из спальни.
— Я имел встречу с Господином…
Старуха нахмурилась, пожевала губами, но продолжать в том же духе не стала, с кислым видом повела гостя в соседнюю комнату, отличавшуюся от спальни только отсутствием кровати.
— Чему обязана столь неожиданным визитом?
— Господин устал и хочет домой. — Клементьев щелкнул пальцами, одно из мягких низких кресел с пушистой обивкой скользнуло к нему, он сел. — Но главное не в этом. Собор волхвов, кажется, успел — таки создать один из божественных эгрегоров. Надо срочно решать, чем мы можем ответить.
Верховная жрица медленно повернулась к эмиссару, не дойдя до своего «царского» кресла. Тот криво усмехнулся.
— Кончай свои забавы, Хозяйка, пора заниматься делом. Если мы провалимся, Господин нам не простит.
— Да придет Тот, чье имя будет произнесено! — глухо проговорила Пелагея, сжимая крест на груди обеими руками.
Валерия очнулась в небольшой комнате с каменными стенами и окошком под потолком, забранным решеткой с толстыми прутьями. Она лежала в углу комнаты на охапке несвежей соломы. В другом углу стоял светильник из темно-желтого металла, форма которого привела Валерию в содрогание. Она поднялась, ощупывая гудящую голову, не понимая, почему и как оказалась в этой низкой каменной темнице, похожей на тюремную камеру. В памяти всплыла прогулка по лесу с Анжеликой, спуск в подземелье с фонарем в руке, нарастающее ощущение тревоги, смех подруги, уверявшей, что у нее приступ клаустрофобии, и… полный мрак! Больше ничего Валерия не помнила.
— Анжела! — позвала она автоматически.
Звук голоса застрял в стенах, практически не давая эха, словно женщина оказалась глубоко в недрах горы под километровой толщей земли и скал.
Валерия оправила одежду, обнаружив, что ее куртка и кофта на груди расстегнуты, подошла к деревянной двери, создающей впечатление монолита, забарабанила по ней кулачками.