Теперь я уже не мог оторвать от него взгляда. Я сосчитал десять движений до того, как он слегка опустился. Но после других десяти этого не произошло. Еще немного, однако, и он вновь дернулся вниз. Я попытался точно представить, в какое место он ударит меня, если будет неуклонно продолжать снижаться. Казалось, он нацелен прямо мне в сердце. Вдруг я подумал, знала ли Лиги, что со мной происходит. Так же, как накануне По, я попытался вызвать ее.
«Лиги? Ты там? Ты слышишь меня? Ты знаешь, где я и что происходит со мной?»
Ничего. Может быть, все мое внимание сконцентрировано на лезвии и это мешает мне? Может быть, снотворное притупило мои способности? Может быть, она хотела испытать действительность барьера, который создала, а я был в это время без сознания, и она решила, что я мертв?
«По, ты еще здесь?» — попытался я.
«Ужасно!» — казалось, закричал он. — «Бездна оглядывается на одного!»
«Тебе было предначертано заполнить ее по своему усмотрению», — предположил я, озаренный внезапной вспышкой проницательности. — «Ты художник. Твое воображение — это ее пустота».
«Ужасно!» — повторил он.
«Где ты, По? Где ты?»
Я снова перестал ощущать его присутствие. Маятник ощутимо опустился вниз, размах его движений слегка увеличился.
Тогда я забыл и про По, и про Лиги. Я даже забыл про крыс, так напряженно я следил за надвигающимся лезвием, которое колебало воздух надо мной. Через некоторое время: часы? дни? не знаю точно. Я забыл даже себя, став частью этого сверкающего вершителя моей судьбы. В это время я испытал великое спокойствие, бесконечное расслабление, необыкновенное ощущение снизошедшей на меня благодати.
В какой-то момент я потерял сознание.
Опять прошло время, не знаю сколько. Я проснулся от ужасной обжигающей жажды. Крысы ходили туда-сюда, шаря в поисках съестного. Когда я открыл глаза, взгляд инстинктивно остановился на маятнике. Он опустился довольно ощутимо, размах его был сейчас около тридцати футов. Его шипящее и свистящее пение поднимало парализующее действие, разум прекращал свою работу, и только тело жертвенно ожидало соприкосновения с ним.
Пожалуй, лучше было бы снова потерять сознание, подумал я, дав подписать себе смертный приговор одним ударом в сердце, когда я буду лежать в обмороке. Но теперь, когда я хотел этого, забвение не приходило. Я весь был — настороженность, настороженность и ожидание.
Влево, вправо… вжик! Откуда-то раздался маниакальный смех, который, как я не сразу понял, был моим собственным. Я прокусил губу до крови и закрыл глаза. Тут же снова открыл их, поняв, что так еще хуже, когда не знаешь, где находится нож. Но голова немного прояснилась и я заставил себя подумать.
Я спокойно и детально стал изучать маятник, не давая ему себя гипнотизировать. Я сосчитал удары сердца между двумя опусканиями ножа. В это время я немного успокоился и попытался установить закономерность, с которой совершались рывки, опускающие маятник:
310… вниз,
286… вниз,
127… вниз,
416… вниз.
Никакой размеренности в этом не было. Было не похоже на монотонность часового механизма. Это навело меня на мысль, что на другом конце маятника был человек, а не механическое устройство. Тогда я почувствовал слепую ниточку надежды. В то время как законы механики не могли быть нарушены, человеческое упрямство можно было предсказать и управлять им.
Я снова обдумал свое положение. Веревка, которой я был привязан, была похожа на подпругу — единая лента из плотного материала, множество раз обмотанная вокруг меня. Стоит мне каким-то образом уменьшить количество витков хотя бы на один, и вся перетяжка будет ослаблена. Человек, способный делать такие точные наблюдения в моем положении — притом неплохо умеющий считать, — должен предугадать, когда будет самое низкое положение маятника перед тем, как он коснется тела, и когда надо будет вдохнуть или выдохнуть. Ноя знал, что наверху находится человек и захочет протянуть заключительный этап как можно дольше.
Неожиданно для меня проблему с веревкой оказалось решить очень просто. Но если я не сумею вовремя задержать дыхание, лезвие разрежет мою плоть на радость тому, кто наверху. Потом будет достаточно времени, чтобы скатиться с настила на пол. Но при этом надо быть очень осторожным, чтобы не угодить в яму. Я предполагал, что именно этого-то они и хотят: чтобы я выбрал яму добровольно и сам похоронил себя на дне. Все остальное было устроено только, чтобы подсластить пилюлю.
Я стал дышать медленно и ровно и приготовился ждать.
Маятник еще дернулся восемь раз и был уже в нескольких дюймах от моей груди. В следующий раз он опустился совсем чуть-чуть. Еще четыре раза, и он слегка поцарапал меня, проходя мимо. Теперь начнется захватывающая дух игра, предположил я. Он будет оставаться на той же высоте или даже слегка приподнимется.
Я сделал глубокий вдох, сцепил зубы и закрыл глаза. В груди началось жжение. Я сцепил руки, поджал ноги и откатился вправо. Подо мной уже не было настила, я падал…
Темные фигуры сновали, разбегаясь во всех направлениях. Шипящий звук прекратился. Я поднял голову как раз в то время, когда проклятая машина поднималась назад к потолку. Я потер затекшее тело, пытаясь оставаться начеку в ожидании новой опасности.
Только сейчас я понял, откуда шел свет, заливающий все вокруг. Он проникал в камеру от основания двух металлических стен — справа и слева от меня. Я ничего не мог увидеть сквозь эти щели, но даже если и пытался к ним приблизиться, то камеру наполнял удушливый запах. Это было похоже на раскаленное железо. Под воздействием этой подсветки безобразные сцены обретали живость и подвижность. Стены казались рельефными, а палитра красного цвета сочнее и богаче, чем простое изображение крови и пламени. Все это стало — вначале еле заметно — мерцать.
И снова они двигались и переливались. Я почувствовал запах дыма и услышал извне лязгающие и шаркающие звуки. Я поднялся на ноги, отбросив ногой подпругу, навевавшую неприятные воспоминания. Отошел на шаг от наступающей огненной стены. Все-таки главной их целью было принудить меня выбрать яму.
Стены снова начали двигаться. Я отступил еще на шаг. Так я двигался по краю ямы, пока не достиг каменной стены, в которой была дверь. Логически рассуждая, это было единственное убежище в помещении.
Потом, медленно, я стал поворачиваться. Яма упорно звала меня с тех самых пор, как я обнаружил ее. Сейчас меня так и тянуло заглянуть внутрь, чтобы узнать, что наводило на меня такой ужас, сковывало волю. Я направил взгляд вниз. Отсветы от надвигавшихся стен добавили освещенности и у себя под ногами я увидел ужасную картину.
Человек невысокого роста с бакенбардами стоял у раскрытого гроба. На нем был вечерний костюм, на руках — черные перчатки. В одной руке он держал небольшой хлыст, какие бывают у дрессировщиков зверей. Каким-то образом я знал, что этот человек — Руфус Грисуолд. Передним — голова опущена, руки повисли — стоял По. Грисуолд взмахнул хлыстом, что означало, что По должен войти в гроб. По выпрямился и поднял голову, а потом превратился в контур, в темноту, сквозь которую сияли звезды и искрились кометы; удивительный в своей величественности Млечный путь, уходящий в высоту бесконечности, стоял перед гробом. Грисуолд смотрел в сторону, скрежеща зубами.