Я был не просто возбужден, и мой нрав все же одолел меня. К тому же я был очень молод, и жизнь еще мало била меня. И я сказал:
– Значит, у всех вас мозги подгнили – у кого больше, у кого меньше.
Он снова ожег меня взглядом, и я испугался, что и вправду слишком далеко зашел. Голосом, от которого я невольно сжался и зажмурился, он прорычал:
– Внемли мне, смертный! К тебе взывают о помощи ветераны великой войны!
Я попросил прощения за грубость. Но тут же снова полез в спор, хотя уже не так пылко.
– Ты, бог, ждешь, что я, смертный, отыщу для тебя Олимп и того, прикованного к скале?
Гермес постарался заверить меня:
– Поиски потребуют времени, Геракл. Но у меня есть все основания быть уверенным в том, что ты преуспеешь.
Большинство жителей Кадмеи были рады увидеть, что я ищу палицу и собираюсь в путь, хотя вслух все, естественно, жалели, когда я говорил им, что уезжаю. Молодой царь Эврисфей был особенно двуличен. Когда он глядел на меня из-под крышки бронзового ящика во время прощальной аудиенции, я увидел в его глазах довольный блеск. Как мудро он пресек мои планы занять его трон! Он, однако, нерешительно предложил мне воинов, чтобы сопровождать меня в походе. Я вежливо отказался, не желая кормить еще кучу ртов, спорить с кучей мнений и заботиться о куче тел.
Перед уходом я убедился в том, что Мегана и маленький Гилл устроены в нашем домике со всеми удобствами.
Сказав Мегане, что я готов отправиться, я сообщил об этом в первую очередь Энкиду, полагая, что он опять увяжется за мной.
Но как только племянник услышал это, глаза его, против ожидания, не вспыхнули. Он немного помялся и сказал:
– Впервые я не иду с тобой, Геракл.
– А…
В первое мгновение я был обескуражен, но, поразмыслив, перестал удивляться. Моему племяннику было почти четырнадцать лет, и он сказал, что хочет остаться дома и жениться на девушке, которая уже подросла и стала ему нравиться. Когда-то мать с Амфитрионом настаивали, чтобы я на ней женился, но теперь на это уж не было никакой надежды. Да и богатство, которое должна была принести эта свадьба, весьма много значило в глазах Энкида.
Я напомнил моему старому товарищу, что если он осядет здесь, то через год-два, как только отец решит, что он достаточно взрослый, ему светит войско и непрекращающаяся война.
Но Энкид уже об этом подумал.
– Знаю, но, похоже, война того гляди кончится. В конце концов, должна кончиться. И, клянусь Аидом, я не нужен тебе, дядя. Сейчас с тобой любой пойдет. Ты и вправду стал знаменитым.
Когда мне пришло время покидать наш милый дом, где мы с Меганой провели счастливый медовый месяц, я ушел с сожалением в душе, которое еще усугубили слезы моей юной жены. Но в душе моей всегда жило желание узнать об отце все, что возможно, и встретиться с ним лицом к лицу. И как бы ни был мне дорог дом и очаг, особенно после долгого странствия, дело мужчины в этом мире – покидать дом и искать иных деяний.
Возвращение туда, где я оставил «Небесную ладью» и где она, как я надеялся, ждет меня, заняло бы много времени. Но я отправился из дому на хорошем верблюде. Накануне моего отъезда многие принесли мне подарки – как я думал, чтобы ускорить мой уход. Несколько человек хотели отправиться вместе со мной, хотя я никому не сказал, куда я отправляюсь. Мне никто не понравился, так что я всем твердо отказал и сказал, что предпочитаю идти один.
До некоторого времени мое одинокое путешествие шло без приключений. Я был уже готов вступить на борт «Небесной ладьи», когда какое-то внутреннее чувство сказало мне о приближении божества. Готовый к новому спору с Гермесом, я обернулся, но увидел совсем другое лицо.
На сей раз в образе, возникшем передо мной, сквозило нечто настолько неизмеримо грозное, что любому Вестнику до этого был далеко. На сей раз передо мной стоял сам Аполлон.
Я никогда прежде не видел Сребролукого, но каким-то образом узнал его сразу и безошибочно. Даже не осознавая того, что делаю, я бросил палицу и преклонил колено перед ним – Гермеса я так никогда не встречал. У меня во рту пересохло, и я, наверное, впервые в жизни понял, что такое по-настоящему испугаться.
Не могу сказать, чтобы в нем было нечто особенное, внушавшее благоговейный страх. Аполлон предстал передо мной в облике прекрасного безбородого юноши, немногим выше меня. Его гибкое мускулистое тело окутывала туника с капюшоном, за спиной у него были лук и стрелы, а к поясу была прикреплена небольшая лира. От природы кожа его была белой, но сейчас ее покрывал загар, а его кудрявые волосы представляли собой странную путаницу рыжих и черных прядей.
Когда великий бог заговорил со мной, его лицо было поначалу мрачным, а приветствие прозвучало как обвинение.
– Ты Геракл, – хрипло прорычал он.
– Да, владыка.
Он нетерпеливо махнул рукой.
– Хорошо, Геракл. Кто они? Назови мне имена богов и людей, что злоумышляют против меня.
Я был слишком ошарашен, чтобы попытаться ответить хоть что-то.
Это отразилось на моем лице. Аполлон покачал головой, и жесткость в голосе и лице его чуть ослабла.
Голос его стал чуть потише, и в нем уже не было такой угрозы.
– Нет-нет, против этого слишком много свидетельств, да и в душе я понимаю, что все не так. К тому же Дедал и царевич Астерион хорошо о тебе отзывались, Геракл. Гермес тоже, но он… – он не закончил фразы и стоял, недоверчиво глядя на меня.
Наконец я нарушил молчание.
– Владыка Аполлон, Гермес объяснил мне, что память его повреждена. Возможно, что и с тобой такое случилось?
– Он так сказал, да? – Далекоразящий снова грозно глянул на меня, затем еще немного расслабился. – Это всего лишь возможно. Всего лишь слишком возможно.
– Мне горько это слышать.
Подозрительность быстро сменилась неуверенностью.
– Должен признать, Геракл, – мгновением позже сказал Аполлон, – что и мои воспоминания об Олимпе, его природе и окрестностях прискорбно недостаточны. На самом деле, чем больше я размышляю над положением вещей, пытаясь оценить, сколько я не помню, тем больше оно меня тревожит.
– Значит, и ты сражался с гигантами, владыка.
– Да, верно. Когда был в прежнем воплощении. – Правой рукой он поправил лук, затем она снова повисла вдоль тела. – Я некоторых убил, но дорогой ценой. И платой за это отчасти было то, что на долгие месяцы само существование гигантов стерлось из моей памяти.
Потом Аполлон стал задавать мне другие вопросы, но, по счастью, уже не обвинял меня. В ответ я рассказал ему о моих постоянных встречах с Гермесом и о том, что мне рассказали Дедал и царевич Астерион.
Далекоразящий сам с ними встречался, причем с некоторыми сравнительно недавно. Но он частично забыл эти встречи, и потому мой взгляд на существо дела был ему очень интересен.