— Что случилось? — спросил я у Рассы.
— Настало время выйти из земли и снова жить в палатках, хотя в этом году что-то слишком рано, — сказал он. — Но Старый этого хочет.
— Старый? Кто это?
Pacca от ответа уклонился. Он велел жене и Алл бе собраться и выйти из землянки. Быт саами столь несложен, что весь род был готов хоть сейчас пуститься в дорогу — мужчины, женщины и дети погрузили свои пожитки на легкие санки, матери привязали младенцев на спины в маленьких похожих на лодку колыбелях, устланных мхом, и все надели лыжи. Мне тащить санки не приходилось — я и без них едва ковылял на лыжах, и ноши за плечами у меня не было — и без нее я был настолько тяжелее саами, что подо мною проседал наст.
Мы вернулись на то стойбище, которое оставили перед тем как перебраться в землянки. Там мы снова покрыли готовые остовы тройным слоем оленьих шкур. Все как будто чему-то радовались, а чему, я так и не понял.
— Что случилось? — спросил я у Аллбы. — Почему мы так поспешно ушли из землянок?
— Настало время самой главной охоты в году, — ответила она. — От нее зависит будущее рода.
— Ты пойдешь на охоту?
— Это запрещено.
— Но ты едва ли не лучший наш охотник, — возразил я. — Ты пригодишься.
— Нужны братья, а не женщины, — загадочно ответила она, укладывая на место последний слой оленьих шкур.
Так ничего и не добившись, я проснулся на следующее утро и увидел, что лежу, заваленный слоем снега толщиною в полпяди. Дымовую отдушину оставили открытой, и сильный ночной снегопад засыпал стойбище. Только это как будто никого не беспокоило.
— Надень вот это, — сказала Аллба, подавая мне башмаки, над которыми она трудилась всю зиму.
Я повертел их в руках.
— А нельзя ли надеть обычные?
— Нет, — сказала она. — Я шила их швом внутрь, так что снег на них не налипнет, и шиты они из кожи с головы оленя. Это самая толстая, самая крепкая кожа, как раз то, что тебе сегодня нужно. — Еще она потребовала, чтобы я надел самое лучшее из моей зимней одежды — тяжелый плащ из волчьей шкуры, — хотя и выглядел он на мне странно: прежде это был плащ Рассы, и Аллбе пришлось нарастить его куском шкуры северного оленя, чтобы он был мне по росту. Сам Pacca надел пояс нойды, увешанный челюстями пушных зверей, на которых саами охотятся, шапку, вышитую священными знаками, и тяжелый плащ из медвежьей шкуры. Я ни разу не видел, чтобы он надевал все это одновременно, не видел короткого посоха, обвитого красными и синими лентами, ни связки маленьких соколиных колокольчиков. Когда я предложил взять священный бубен, Pacca покачал головой и жестом велел выйти из палатки первым. Снаружи уже собрались все охотники нашего рода, одетые как на праздник. Иные в накидках из тканей, приобретенных у торговцев, темно-синих с подолами, которые жены обшили желтыми и красными лентами. Иные обычной охотничьей одежде из оленьих шкур, но зато в пестрых шапках. И у всех пояса и рукава украшены еловыми веточками. И все они взволнованы и чего-то с нетерпеньем ждали. Я же не сразу заметил, что не было при них ни привычных охотничьих луков со стрелами, ни метательных палок, ни деревянных ловушек. Каждый мужчина вооружился крепким копьем с древком из твердого дерева и с широким железным рожном.
Я не успел расспросить охотников, отчего они сегодня так необычно снаряжены — из палатки в своем парадном одеянии явился Pacca. Он вышел и протопал по снегу к плоскому валуну в центре стойбища. При каждом шаге на поясе нойды тихонько позвякивали колокольчики, а сам он пел песню, которой я раньше не слышал. Слова песни звучали странно — они пришли из языка, совершенно не похожего на тот, который я выучил за зиму. Добравшись до валуна, он возложил свой волшебный бубен на него и стал лицом к югу. Трижды, поднимая свой посох, он выкрикнул какие-то слова, по-моему, заклиная духов. После этого сунул правую руку под плащ и вытащил что-то из-под левой мышки и поднял повыше, чтобы все могли видеть. То было кольцо-жребий, но было оно не латунным. Издали мне показалось, что оно золотое, и я убедился в этом, когда Pacca бросил кольцо на бубен. Звук был глуше и тяжелее, чем если бы то была бронза или латунь.
Pacca ударил по деревянному ободу бубна кончиком жезла. Золотой жребий запрыгал по тугой коже и остановился. Все вытянули шеи, чтобы увидеть знак, на котором он остановился. Жребий лежал на извилистом знаке гор. Трепет восторга пробежал по толпе. Маленькие, подвижные люди переглядывались и радостно кивали головами. Предки видят и одобряют. Снова нойда ударил по барабану, и на этот раз золотое кольцо остановилось ближе к рисунку медведя. Это, похоже, всех смутило и вызвало недоумение. Pacca это почувствовал, и вместо того чтобы в третий раз ударить жезлом по бубну, схватил золотой жребий и с воплем, похожим на сердитый крик цапли, подбросил его в воздух. И так случилось, что кольцо упало на кожу бубна не плашмя, а на ребро и покатилось — сначала к ободу бубна, потом, отскочив от него, завертелось, заметалось, словно в нерешительности, пока наконец не замедлилось. Вот оно застыло на мгновение, завалилось набок, вращаясь и подпрыгивая на месте, как монета, брошенная на игорный стол, и затихло. Снова все подались вперед, чтобы увидеть, где оно остановилось. На это раз жребий лег точно на изображение моего спутника в сайво — медведя.
Pacca не колебался. Он взял кольцо, подошел к ближайшему охотнику, забрал у него тяжелое копье и надел золотое кольцо на наконечник копья. А завершил он это все тем, что, подойдя ко мне, торжественно вложил копье в мою руку.
Бубен все решил. Охотники отправились к своим палаткам за лыжами, и Pacca повел меня к нашему жилищу. Оттуда его жена и Аллба следили за происходящим. Аллба опустилась на колени в снег, чтобы привязать мне лыжи, а когда поднялась, и я хотел было обнять ее, она, к моему огорчению, отпрыгнула, словно я ударил ее, и отошла подальше, давая понять, что не желает иметь со мной ничего общего. Сбитый с толку и несколько уязвленный, я пошел вслед за ее отцом туда, где уже выстроилась вереница людей. Возглавил ее тот самый человек, который вызвал Рассу из землянки. Я узнал его по голосу. И только у него одного не было в руке тяжелого копья. Зато он держал длинный охотничий лук из ивы, обвязанный берестой. Лук был без тетивы, и на конце его красовалась еловая ветка. За ним шел Pacca в своем плаще из медвежьей шкуры, потом я, а вслед за нами остальные ярко разодетые охотники. В полном молчании мы покинули стойбище и двинулись на лыжах по лесу, следуя за человеком с луком. Как он находил дорогу, не могу сказать, — снежные сугробы завалили все тропки. Но шел уверенно, и я с трудом поспевал за ним. Время от времени он замедлял бег, так что я мог перевести дух, и все дивился терпению охотников саами, шедших позади меня — им я, верно, казался каким-то полукалекой на лыжах.
Утро было в разгаре, когда наш вожатый внезапно остановился. Я огляделся, пытаясь понять, что заставило его остановиться. Вокруг было все то же. Деревья со всех сторон. Снег лежал толстым слоем на земле и местами на ветках. И ни единого звука. В этой полной тишине я слышал только собственное дыхание.