Насколько мог припомнить Ник, он никогда не делал своих запасных копий, да и намерений таких у него вроде бы не возникало.
Но он боялся, что такие копии вполне мог сделать Дирак.
Гавот рассказал Принсепу и остальным людям с «Симметрии» историю о том, как Ник Первый спас и записал жену Дирака и как она впоследствии снова получила тело. Он изложил ее в том виде, в каком сам услышал от леди Женевьевы.
Для Дирака сообщение о смерти его жены, очевидно, было лишь временным препятствием, мало отличающимся от прочих преград, с которыми ему приходилось сталкиваться. По правде говоря, ему нужна была не сама Женевьева — хоть он и выбрал ее среди нескольких кандидаток именно за ее исключительные достоинства, — а скорее власть и политический союз, который она олицетворяла. Он не мог позволить, чтобы его лишили этих преимуществ.
На самом деле еще до того, как премьер узнал, что существует оптэлектронная запись личности леди Женевьевы, он уже начал высчитывать, насколько большое сходство с его настоящей женой должна иметь искусственно выращенная копия, чтобы это оказалось приемлемым в политическом плане.
Одно было бесспорно: к тому времени как сюда прибыл искалеченный флагман с ничтожным количеством выживших людей на борту, Дирак уже не первый век использовал находящиеся на станции маточные репликаторы. Сперва усилия премьера были нацелены на то, чтобы сдублировать свою возлюбленную или хотя бы вернуть их ребенка, — Дирак рассматривал это как первый шаг к возвращению его матери. И довольно скоро он обнаружил, что Ник Первый при помощь Фрейи Второй проводит схожие работы.
После того как предательство Ника Первого выплыло на свет и эта неудачливая версия Хоксмура была перепрограммирована в Ника Второго, Дирак продолжил свои эксперименты. Только вот цель у него была уже другая.
Задор и Ховелер были согласны с Принсепом и его людьми: действительно, рассказ Дирака о событиях на яхте выглядел очень подозрительно.
— Почему он с таким опозданием сообщил об их смерти? Почему там все убрали прежде, чем поставили кого-либо в известность?
Когда эти вопросы были заданы непосредственно Дираку, премьер ответил, что не намерен ни перед кем отчитываться о причинах своих решений. Но он утверждал, что никакой тайны там не кроется.
В общем и целом премьер проявлял поразительное безразличие к рассказам о том, что за это время произошло в цивилизованных мирах, в том числе и на тех планетах, которыми он управлял. Кажется, он заранее решил считать, что эти новости ему не понравятся. Если он вообще заговаривал о людях, которыми когда-то правил, то говорил так, словно был уверен, что эти люди — или их потомки до сих пор стремились бы вновь оказаться под его властью, если бы у них был выбор.
Дирак невозмутимо рассуждал о том, как много потеряла его родная планета и его народ. Но он, похоже, не испытывал особого желания вновь присоединиться к этому народу.
Принсепу казалось, что постепенно он начинает понимать сложившуюся ситуацию. С того самого момента, как станция оказалась отрезанной от остального мира, то есть вот уже несколько веков, Дирак все больше становился пленником собственной мании — безудержной жажды власти. Все трюки с маточными репликаторами были всего лишь частью этой истории, хотя и весьма многозначительной частью. Дирак просмотрел ярлычки тысяч пробирок, проверяя оплодотворенные клетки одну задругой, и все это в попытках воссоздать, вернуть себе потерянную возлюбленную. Премьер на годы, а иногда и на десятилетия ложился в охраняемый склеп, чтобы сохранить так свою относительную молодость и избежать длительного ожидания, и просыпался лишь для того, чтобы посмотреть, во что превратился новый образец.
Дирак не доверял людям, и, когда он погружался в свой длительный сон; на страже рядом с ним стоял лишь один-единственный охранник — искусственно созданная личность, Локи, настоящий знаток своего дела.
И Принсеп был совершенно уверен, что бывали моменты, когда премьер сомневался и в Локи.
Ника Третьего вызвали к боссу, и теперь он ждал, пока Локи позволит ему войти.
Хоксмур явился в личные покои премьера отнюдь не в виде скафандра — по правде говоря, ему строго-настрого приказали этого не делать. Потому Ник сейчас завис в электронных схемах, ожидая приказа появиться на экране премьера. Во время ожидания он пытался — безуспешно, надо заметить — поддерживать светскую беседу с Локи. Последнее время Ник в обществе Локи испытывал одни и те же чувства: ощущение некоего зловещего присутствия или даже мощного статического заряда, находящегося на грани взрыва. Беседовать с Локи было совершенно бесполезно. Он передавал приказы или задавал вопросы и выслушивал ответы, но этим все общение и ограничивалось.
Наконец-то долгожданное разрешение было получено, и Ник, допущенный в святая святых, создал свое изображение на голографическом экране, стоящем рядом с кроватью премьера.
Неподалеку от этой кровати, обычной, располагалась другая. У премьера был личный медицинский робот. Его смонтировали в каюте Дирака еще в самом начале путешествия. Это приспособление по виду куда больше напоминало не то тщательно отделанный домашний холодильник, не то стеклянный гроб, чем кровать. По бокам у него располагалось несколько экранов, и на них приглушенно светились цифры, сообщающие разнообразную информацию медицинского характера. Вокруг медицинского робота горело огненное кольцо — доступное обычному зрению проявление электронного существа по имени Локи. На взгляд Ника, это только усиливало сходство медиробота с похоронными дрогами.
Хоксмуру пришлось еще некоторое время подождать, прежде чем премьер заговорит с ним, и Ник поймал себя на том, что любопытствует: интересно, а как выглядит лицо Дирака в те длительные промежутки времени, когда премьер пребывает в анабиозе? Насколько мог себе представить Ник, лицо его хозяина и в это время должно было выглядеть достаточно естественно.
Локи уже сообщил Нику, что у Дирака женщина, и Ник пытался вычислить, кто же эта посетительница. Впрочем, эта попытка оказалась такой же неудачной, как и попытка втянуть Локи в разговор. Хоксмур очень сильно сомневался, чтобы премьер беседовал наедине с доктором Задор. Ее отвращение к Дираку с каждым годом только возрастало. Что касается появившейся на станции новой женщины, лейтенанта Тонгрес, премьер пока что не делал попыток заманить ее в свою каюту, а там и в кровать — хотя Дирак, несомненно, ею интересовался. Ник был в этом совершенно уверен.
Оказалось, что загадочная гостья премьера — леди Женевьева. Лицо у нее было абсолютно несчастное. У Ника с первого же взгляда возникло твердое убеждение, что перед его приходом супруги спорили. Совершенно не похоже было, чтобы леди явилась сюда с романтическими намерениями: и Женевьева и Дирак были полностью одеты и находились на ногах.
Леди Женевьева едва кивнула в ответ на чинное приветствие Ника. Премьер же сразу перешел к делу:
— Ник, у меня к тебе вопрос. Очень важный вопрос.