— Тоже мне, проводник нашёлся, — подумал Василий.
— Стой! — двое в форме сельской полиции направили на русских дула винтовок.
— Кто такие? Откуда! Чего шляетесь по лесу?
— Да мы свои.
— Оно и видно, что свои. Держи-ка этих своих на мушке! — приказал полицай напарнику, разглядывая Василия.
— Здешние мы… — быстро заговорил Василий, снимая ушанку, и положил руку на топор за поясом. — Вот, по дрова пошли. Холодно! Мороз!
— Ну-ка, спускайтесь сюда, лесорубы хреновы! Вниз и по одному. Да не вздумайте драпать! — скомандовал тот, что постарше. — Ишь, за дровами они вышли. Здесь до ближайшей деревни версты три с гаком. Уж мне ли не знать!
— Контра. Фрицам продался! — сплюнул Василий.
— Что ты сказал, щенок! — не расслышал полицай.
— Постой-ка тут, Вася. А я с ними пойду, договорюсь! — подмигнул сержанту Влас и шагнул вперёд, поправляя на голове высокую меховую шапку.
— Почему остановились? — Курт подозвал к машине фельдфебеля.
— Заминка, господин капитан. Партизан поймали.
— Где они?
— А вот, один сюда топает.
Вальтер посмотрел в ту сторону, куда указывал проводник.
По склону к ним спускался высокий бородатый старик в серебристом, как паутина, шерстяном плаще, в широкополой не по сезону шляпе, надвинутой на глаза, из-под которой виднелась седая борода, заплетённая в косу. Странный русский опирался на длинную гладкую палку. У ног его, виляя хвостом, крутилась огромная овчарка.
— Руки вверх, дед! И быстро… Смотри, без шуток! — скомандовал полицай.
— Я те сейчас покажу, кому тут лапы подымать! — пробасил старец и полез в карман плаща.
— Граната! Стреляйте! — крикнул кто-то.
— Ах, ты так! — полицай разрядил в старика винтовку…
Но к его несказанному удивлению дед не упал!!
— Твою мать, неужели промазал?! — он дал второй, а затем третий выстрел.
— А ну, давайте все разом! — захохотал седобородый старик.
В тот же миг серая собака Ивана прыгнула на предателя, разом откусив ему голову. Да и не овчарка это вовсе, а волчище, каких поискать.
Гитлеровцы старательно в упор расстреливали деда из автоматов, но тот стоял, заговорённый, и смеялся. Затем он вытянул руку, на которую, откуда ни возьмись, приземлился здоровенный ворон.
Навья птица громко приветствовала Хозяина:
— Харр! Харр!
Тут к своему ужасу Курт увидел, как этот старик свободной рукой поправляет край дурацкой шляпы. Как ее поля медленно приподымаются, обнажая открытый, широкий лоб мыслителя, мохнатые брови, и единственное страшное, неимоверное навье око. Это был глаз, пронизывающий взором насквозь, проникающий в самую подноготную, глаз, срывающий маски, то был леденящий душу глаз самого Одина — Вальфэдра — «хозяина павших».
— Боже мой! — застонал Вальтер.
— Думаете, сварганили себе железки — и самые сильные? Ну, да я вас ужо поучу! — седобородый Старик легонько толкнул высоченную корабельную сосну.
Та, не выдержав прикосновения, подалась вперёд и начала тяжело, медленно и верно падать.
Как только грянули первые выстрелы, Василий камнем упал в снег. Перекатился, уходя от пули, и замер, обомлев. Влас стоял, окутанный кольцами распоясавшейся вьюги. Разудалый сивый Мороз. Пространство ревело в его честь. Скрипели лесные великаны. Гигантская сосна рухнула на танк, сплющив, размозжив, размазав его в лепешку. Следовавшая за ним машина с офицерами исчезла среди вечнозеленой хвои.
За этой сосной повалились и другие, перегораживая путь.
— Ура! Бей фрицев! За Родину!
С обеих сторон на дорогу высыпали партизаны.
— Васька, ты чего? Ранили? — как ни в чем не бывало, ухнулся рядом в снег Кондрат.
— Не, скорее контузили. Посмотри на дорогу. Видишь там бородатого деда. Ну, лесника такого кряжистого, Власия!
— Да, где? Ни черта не видать! Никакого старика мы в отряде не держим.
— Да, вон! Там!
— Это, Вась, Госпожа Метелица фрицу Кузькину мать кажет.
— Может и так? — засомневался он, потому что его недавний Водчий исчез.
Испарился, пропал Влас, словно бы и не приютил старец Василия в странной обители, будто бы и не случилось ничего волшебного. Лишь искристый снег да морозный ветер лепили в воздухе замысловатые фигуры.
«Покой не вечен, он лишь хранит в себе старое Время — предвестие новой Жизни. И эта новая Жизнь обречена на Покой.
Маг — тот, кто следует этой Высшей Справедливости всегда и во всем. Но это вовсе не значит, что он никогда и ничего не делает чрезмерно. Главное, что он все делает во время. Былое вдруг застывает в камне, исчерпав себя. Свет вспыхнувшего солнца будит ростки под покровом земли. Талые воды собрав силу вешних ручьев рушат и прорывают плотины под действием одной, последней капли — так велика их незаметная сила.
Связать Время, удержать его, протянуть сквозь его кольца путеводную нить, способна лишь Воля Рода, именуемая Велесом… Лишь Стрела Стрибога неудержимо пронзает Безвременье и сметает Покой.
Маг — это тот, кто преодолевает барьер невозможного двумя способами. Он копит Силу, предъявляя ее миру в удобный момент, чтобы совершить новый скачок вперед. Он ищет и находит неизведанные коридоры меж входом и выходом. Не ищите легких путей — ищите пути короткие, ибо не каждый короткий путь легок. И Не верьте ни в какое высшее предназначение человеческого рода в целом. Есть лишь зачастую неосознанное стремление отдельных личностей к недостижимой цели. Они задаются вопросом — «Почему я живу?». Другой вопрос был бы бессмысленным, поскольку маги ведают о невозможности достичь всеобъемлющего Рода. Почему я вынужден отдавать себя под власть иллюзорного Идеала? Только лишь затем, чтобы противостоять низшему, животному, примитивнейшему в себе, и вместе с тем простому и естественному? Что хуже — бессмысленное желание жить или желание бессмысленной жизни?
Рано или поздно всякий человек задается вопросом о цели и причинности собственного бытия. Если я живу — значит это кому-то нужно. А если нет — то зачем же я живу. Только лишь потому, что это необходимо мне самому! Или по велению всемогущего Рода? Стоит ли, будто дурак с писаной торбой, рыскать по умным книгам и закоулкам разума, силясь отыскать ответ, почему же я живу, тогда как можно просто жить, ничего не зная о мучительности подобных изысканий. Впрочем, это муки человека, бессильного осуществить полное самовыражение!
Вот тут то и возникает мысль о тщетности попыток освободить собственную волю из-под Воли Рода. Куда там, если даже бессмертные Боги не способны к полной свободе — мойры определяли жребий олимпийцев, а норны — светлых асов.