Многие материалы были либо слишком длинными, либо слишком сложными для того, чтобы их можно было перекачать в кубы ограниченного личного мыслительного пространства, такие файлы пришлось уничтожить. Удаление информации сопровождалось вспышкой красного света, вспышки эти становились все чаще и чаще, и вскоре вся комната осветилась красным светом, словно в ней полыхал пожар. В этом холодном бесшумном пламени Фаэтон сжигал свою прошлую жизнь.

Это были его мысли. Они хранились здесь не один век, и, вероятно, он никогда бы ими не воспользовался. Здесь были и воспоминания молодости, столь скудной на события, и сцены, повторявшиеся в других воспоминаниях. Не было смысла их хранить: они не были ни интересными, ни полезными, и он не станет скучать по ним. Здесь же он нашел устаревшие науки, грубые наброски форм медитации, которыми никто уже не пользовался. Это были пустые черновики и ненужные наброски, скопившиеся за время его долгой жизни в поместье Радамант. Нет смысла проливать слезы. Он сказал себе, что все это — ерунда.

Этот список он составил еще до того, как подписал договор на Венере в Лакшми. Он составлял его, уже зная, что порвет это соглашение. Он догадывался, что может отправиться в изгнание.

Он сам все это спланировал.

Планировал он уход организованный, как бы в отставку, возможно, после выигранного дела против Гелия Секундуса. С состоянием Гелия, с доходом от существования Солнечной структуры он вполне мог выкупить «Феникса Побеждающего» из залога, выплатить долги, купить недостающие припасы, а уж потом отправиться в путь.

Неудивительно, что ссылка, придуманная Наставниками, не пугала его. Он собирался покинуть Золотую Ойкумену и отправиться в путешествие, длиной в несколько веков.

Однако план его предполагал, что он не откроет шкатулку раньше времени, до окончания Великой Трансцендентальности в декабре, то есть не будет бойкотирован Наставниками, поскольку, если его подвергнут остракизму, Вафнир не продаст ему антиводород, а Ганнис — крисадмантин.

Он не мог предполагать, что Ксенофонт нападет на него, что ему придется бороться с вирусом, сфабрикованным каким-то неземным софотеком, ведь логика и вся история отрицали возможность существования подобного софотека.

Фаэтон выглянул в разбитое окно. Изображение «Феникса Побеждающего» выделялось на фоне темнеющего неба, его корпус пылал в лучах огромного солнца. Мертвый корпус.

Не было ли у него другого плана на всякий случай? Не нужно ли ему спасти что-то еще из окружавшего хаоса?

Фаэтон оторвался от созерцания кубов.

На заднем плане его мыслительного пространства находилось колесо звезд. Оно появлялось каждый раз, когда он пользовался своим пространством. Однако он не узнавал заставку своей личной зоны, а это могло лишь означать, что здесь был еще один важный ключ.

Колесо звезд. Как странно, что он не узнал его.

Он протянул руку. Галактика была меньше и ближе, чем казалось. Он взял ее в руки.

Маршрут предполагаемого путешествия был обозначен светящимися извилистыми линиями. Когда он прикасался к ним, слева и справа появлялись изображения, отражавшие расчеты ускорения и торможения, примерные оценки плотности пространства, записи о возможных источниках дозаправки в полете. Были здесь и сведения о предыдущих беспилотных экспедициях (они включали научные открытия и наблюдения), но особенно ценной Фаэтону показалась информация о тех местах, где подобные экспедиции еще не побывали.

Вся галактика уместилась у него на ладони. Звезды вращались медленно — существовала временная подстройка на любой момент путешествия. Путь его первой предполагаемой экспедиции полыхал огненной полосой. Ветви вселенских меридианов и параллелей к звездам сквозь расстояния и световые годы.

Это было прекрасно. Он никогда не откажется от этого.

«Прежний Фаэтон, каким бы ты ни был, я помню тебя и прощаю. Я — это ты, — прошептал он сам себе. — Я ненавидел тебя за то, что ты согласился вырезать свои мысли. Я не мог понять, что заставило меня так надругаться над самим собой, что подвигло принять на себя такую боль, Но теперь я вспомнил. Теперь я знаю. Да, я был абсолютно прав. Игра стоила свеч».

Как-нибудь он сумеет спасти свой план. Он сумеет защитить свою мечту.

Радамант в образе дворецкого начал покашливать, будто прочищал горло. Фаэтон оторвал взгляд от своей вселенной.

Пришел Гелий.

Он стоял в дверях зала воспоминаний. Взгляд его был суров, и печален. На нем был белоснежный скафандр, который он носил на солнечной орбите, — наряд, совсем не соответствующий викторианскому периоду. Однако шлема он не надел, и волосы отливали золотом. Вспышки уничтожаемых материалов наполняли все помещение красными языками пламени, отблески вспыхивали на доспехах Гелия.

Гелий зашел в комнату. Личное пространство Фаэтона тотчас исчезло. Исчезли красные языки, исчезла галактика, что была у него в руках. За разбитой рамой исчезло изображение Меркурия и его корабля. Теперь комнату заполнял только солнечный свет, теплый летний воздух, аромат цветов, жужжание пчел — запахи и звуки обычного земного дня.

— Сын, — обратился к нему Гелий. — Я пришел поговорить. В последний раз.

18
ЧАРОДЕЙ

1

Фаэтон жестом вызвал программу узнавания. Это был Гелий, Гелий собственной персоной, не запись, не телепроекция, не парциал.

— Что можем мы сказать друг другу, отец? Разве еще не поздно? Не слишком ли поздно, чтобы обсуждать что-либо? — Взгляд Фаэтона был горек и ироничен. — Вас могут изгнать уже за то, что вы со мной разговариваете.

— Сын, я очень надеялся, что до этого не дойдет никогда. Ты замечательный, отважный человек, умный и прямой. Бойкоты и наказания придуманы для того, чтобы не допускать недостойных, наглых поступков, пренебрежения обязанностями или жестокость. Они были созданы, чтобы сдерживать худших из нас. И уж конечно, они не предназначались для тебя! — Голос Гелия был исполнен печали. — Такой судьбы никто из нас не заслужил.

С приходом Гелия комната стала более реалистичной. Изменения были едва заметными: чуть ярче стали цвета, тени — немного фактурнее, солнечный свет, вливавшийся в окна, — насыщеннее. Стали видны все пылинки, структура деревянных полированных панелей стен в более ярком свете, а шкатулки, стоявшие вдоль стен, отбрасывали яркие блики.

Впрочем, не только чувственные восприятия обострялись и становились богаче в присутствии Гелия. Фаэтон стал внимательнее, естественнее и осторожнее. Видимо, цепи ствола головного и среднего мозга Фаэтона раньше недополучали компьютерное время от Радаманта. Все ощущения, которые обычно поступали в его оптический нерв, были куда слабее, чем мог произвести Гелий. Гелий оплачивал компьютерное время Фаэтона, но все же для собственного пользования он оставлял больше, что было вполне естественно.

Богатство и власть создавали невидимую ауру вокруг Гелия. Фаэтон подумал, что сам Гелий навряд ли догадывался, как он воздействует на людей.